Коллонтай предоставили трехкомнатную квартиру № 149 в доме 11 по Большой Калужской. Это был престижный дом, построенный руками немецких военнопленных. Александра Михайловна навестила Елену Стасову, но былой близости уже не было. Зоя Шадурская умерла еще в 1939 году. Из подруг часто навещала Коллонтай только Татьяна Львовна Щепкина-Куперник. Изредка приходил Семен Мирный. Он намного пережил ее и умер в 1973 году, в возрасте 77 лет. Уйдя из органов, Семен Максимович с 1955 года трудился главным библиографом в библиотеке имени Ленина.
Только 27 июля 1945 года Коллонтай формально перестала быть послом в Швеции.
Александра тщательно сохраняла свой личный архив с молодости. Но правила свои дневники, убирая нелицеприятные характеристики в адрес вождей и добавляя дифирамбы Сталину. Но она оставила добрые слова обо всех своих репрессированных друзьях — Дыбенко, Шляпникове, Статкевиче и др., не сказала о них ничего плохого.
Однажды звонок из Стокгольма заставил ее написать письмо в МИД: "Заведующему 5-м Европейским отделом МИД СССР товарищу Орлову П. Д.
Многоуважаемый Павел Дмитриевич! <…> Час тому назад из Стокгольма мне позвонил мужской голос. Он спросил, сама ли это мадам Коллонтай. Я ответила "да", уверенная, что это от моих друзей Линдерутов или доктора Ады Нильсон.
Мужской голос сказал: "Я говорю по поручению жены Гюнтера. Ингрид Гюнтер шлет вам привет и напоминает разговор перед вашим отъездом из Стокгольма".
Я: Когда это было и о чем?
Он: Это было в 1945 году и вы обещали узнать о судьбе Рольфа (правильно: Рауля. — Б.С.) Валленберга. Мадам Гюнтер спрашивает, нет ли у вас каких-либо сведений о нем?
Я: Никаких новых сведений я не имею и вообще к этому вопросу не имею касательства <…>. Прошу по этому вопросу меня больше не беспокоить.
Считаю своей обязанностью, многоуважаемый Павел Дмитриевич, незамедлительно поставить Вас об этом в известность".
Александра Михаиловна чувствовала, что дело Рауля Валленберга смертельно опасно для нее. В ее дневнике сохранилась единственная запись об этом деле: "Взволновал телеграфный запрос гетеборгской газеты о судьбе молодого Валленберга. Телегр[амма] провокационная и все дело "нехорошее" — из него делают шум. Под суфлерство Валленберга*. Очевидно, Коллон-тай понимала, что Валленберг побывал в советских руках и что его давно нет в живых.
Тут возникла проблема определения ее партстажа, что очень существенно влияло на размер пенсии. Ее стаж с 1917 года готовы были признать, ведь в том году ее избрали в ЦК. Но в этом случае ей не хватало двух лет: высшая партийная пенсия давалась лишь при минимальном тридцатилетием стаже. С помощью Стасовой удалось доказать, что Коллонтай — большевичка с 1915 года.
По старой памяти она обратилась к Ворошилову, когда-то покровительствовавшему Дыбенко, с просьбой помочь внуку: "Дорогой Климент Ефремович! <…> На сердце у меня забота о моем внуке Владимире Коллонтай. Он второй год является аспирантом экономических наук в государственном институте международных отношений, кандидат партии ВКП(б) и секретарь (вероятно, комсомольского бюро. — Б.С.) факультета Ему 23 года, и он на хорошем счету. Но юноша рано женился на комсомолке, дочери заместителя (директора — Б.С.) Высшей Дипломатической школы тов. Поповкина
И вот уже два года молодая чета не имеет собственного крова, а ютится попеременно то на жилплощади (очень притом тесной) моего больного сына, личного (правильно: персонального. — Б.С) пенсионера <…>, то в перенаселенной квартире Поповкина <…> Временно я приютила внука с женой у себя, но лишаюсь этим необходимого мне покоя и рабочего кабинета <…> Писала т. Молотову, но на два письма не получаю ответа что на Вячеслава Михайловича совсем непохоже. К Вам моя просьба выяснить, есть ли надежда на получение еще этой зимою жилплощади (1 или 2 комнатки) для научного работника и, по-видимому, дающего хорошие надежды Владимира Коллонтая. <…> Буду сердечно и горячо благодарна Вам, дорогой соратник первых боевых годов Революции и установления первой в мире Советской республики…"
Через год с небольшим Александра Михайловна повторила свою просьбу: "Дорогой Климент Ефремович. <…> Сейчас готовы для заселения две секции правительственного дома на Донской улице. <…> Мой внук — член партии, он заканчивает диссертацию. Моя самая большая забота, давящая на душу и на нервы, — это обеспечение внука нормальной жилплощадью…"
Ответа так и не последовало.
Иногда Коллонтай отдыхала в правительственных санаториях "Барвиха" и "Сосны".
"О Хозяине (Сталине. — Б.С.) ничего не слышно, — писала она в своем дневнике. — И не пишут. Внук его от первого брака живет в Соснах… Все работают много, нигде в мире так не работают. И хорошо, и плохо физически. В колхозах голодно пока. <…> Удивительно: в церквах много народу, особенно в субботу и воскресным утром. <…> Народу очень трудно. Все дорого, хлеба мало. Недоедание. <…> Литература <…> сейчас скучная, хоть и "героическая". Плохо освещает проблемы, нужды дня и выход. Непсихологично <…>".
Александра Михайловна утверждала: "Советский Союз живет пафосом строительства и умной политикой Сталина. <…> Безмерная душевная радость от нашей политики. Это дело ума Сталина". Но при этом критиковала советскую внешнюю политику, очевидно, отделяя ее от Сталина: "Абсолютно неразумная, негибкая политика. Испытываю страх, точнее беспокойство, за наши отношения с США… У нас холодная, чрезмерно умственная внешняя политика. Мы слишком мало придаем значения эмоциям, а они — огромная сила".
26 мая 1947 года Сталин в пропагандистских целях, на короткий срок, до 12 января 1950 года, отменил смертную казнь. Это событие Коллонтай отметила восторженной записью в своем дневнике: "Великий День — знаменательный и необычайно дорогой для меня: отмена смертной казни по законодательству СССР. Годами смертная казнь была моим кошмаром. Меня преследовала вся нецелесообразность и средневековщина этого акта. Я исписывала тетради в минуты, когда муки перехлестывали через край души, а поделиться было не с кем. <…> Осенью 17-го года в Питере мы с Горьким долго говорили о том, что же сделать, чтобы молодая республика не шла по пятам жестокостей, не оправдываемых здравым смыслом. <…> И когда я раз высказала Ленину свои мысли, он ответил мне: "Революцию нельзя делать в белых перчатках". И Горький позднее иначе разъяснял вопрос. И я понимала умом, но и до сего дня каждая казнь <…> больно ударяла по сердцу. Это то, чего я никогда не приму в жизни".
В 1947 году Тито еще не стал "фашистом" и "агентом империализма", и во введенном им "рабочем самоуправлении" Коллонтай увидела попытку осуществить идеи "рабочей оппозиции", которые она до сих пор втайне одобряла, хотя в свое время публично от них отмежевалась. Но вскоре Тито превратился во врага, и высказываться положительно о югославском опыте даже в дневнике стало рискованно.
"Что я больше всего ненавижу?" — спрашивала себя Коллонтай в дневнике. И тут же перечислила, что именно: "1) фарисейство и хамство; 2) жестокость и всяческую несправедливость; 3) унижение человеческого достоинства".
