Несколько раз запланированное посещение Владимира в последний момент откладывалось. Но наконец визит состоялся. Вот как описал его в своем дневнике Владимир Людвигович Коллонтай: "…Приехала неожиданно к часу дня А.М. и разные знакомые. <…> Временами поднимался такой галдеж, что не было возможности разобраться, кто что говорит…" Их последняя встреча продолжалась час и была посвящена главным образом дискуссиям на политические темы. "Выздоравливай. До встречи", — сказала Александра, прощаясь. Через несколько дней Владимир умер. На похороны его бывшая жена не пришла. Зато на них был А.А. Саткевич. Он и возложил на гроб друга и соперника два венка — от себя и от Александры Михайловны. Другой венок от нее же возложила вдова Владимира Мария.
На следующий день после визита к Владимиру Александра вместе со Сталиным, Каменевым, Шляпниковым и с одним из руководителей Центробалта Федором Раскольниковым поехала в пограничный с Финляндией Белоостров встречать Ленина и его соратников, возвращающихся в знаменитом "пломбированном вагоне" из Швейцарии. Вождь сразу же раскритиковал Каменева и Раскольникова за их статьи в "Правде" в поддержку Временного правительства. Затем Ленин попросил сопровождавшего его финского социал-демократа Густава Ровио пересесть в другое купе, а на освободившееся место пригласил Коллонтай. Так она вместе с Ильичем, Арманд и Крупской доехала до Петрограда. Во время встречи на Финляндском вокзале Коллонтай выступила с приветствием вернувшимся от Петроградского партийного комитета, а Шляпников — от ЦК.
Коллонтай участвовала в работе 7-й (Апрельской) конференции РСДРП(б) 1917 года от большевистской военной организации, была в числе немногих делегатов, полностью поддержавших позиции Ленина, изложенные в "Апрельских тезисах", т. е. курс на новую революцию под руководством большевиков.
Щепкина-Куперник и Полынов предоставили Коллонтай большую комнату в своей квартире на Кирочной улице. Туда приезжали Ленин, Яков Свердлов и другие видные большевики. Но после смерти Владимира Коллонтая Александра перебралась в его квартиру. С Марией они стали подругами. Вскоре из Америки вернулся Миша, и они вполне комфортно зажили втроем. Впрочем, дома Александра бывала редко: не отпускали дела. Она, в частности, организовала демонстрации петроградских прачек, бастовавших из-за низкой оплаты труда, и солдаток, требовавших скорейшего возвращения мужей с фронта.
Социолог Питирим Сорокин, не жаловавший большевиков, писал летом 1917-го: "Жизнь в Петрограде становится все труднее. Беспорядки, убийства, голод и смерть стали обычными. Мы ждем новых потрясений, зная, что они непременно будут. Вчера я спорил на митинге с Троцким и госпожой Коллонтай. Что касается этой женщины, то, очевидно, ее революционный энтузиазм — не что иное, как опосредованное удовлетворение ее нимфомании".
Насчет нимфомании, полагаю, Питирим Атександрович придумал. Во всяком случае, ее дневник никаких признаков нимфомании не содержит. Да и число ее любовников отнюдь не так велико, как бывает у настоящих нимфоманок.
Сестра Зои, артистка Вера Леонидовна Юренева, вспоминала об одном из выступлений Коллонтай на митинге между Февралем и Октябрем 1917 года: "…На стол, изображающий трибуну, взбирается женщина и обращается с речью к солдатам. <…> Звук и дикция для классической трагедии, темперамент, достойный героического пафоса. И в то же время в словах что-то совсем простое и понятное этой слушающей громаде. Мысль, интонация ясны и просты, как дневной свет, как свежая вода или камень при дороге. Это Коллонтай! Это ее тонкая, складная фигура, упрямая голова и голубой взгляд из-под крутых черных бровей. <…> Солдаты переминаются с ноги на ногу, качаются, как волны суконного моря старинных феерий. Сначала солдаты недоверчивы, иронически бурчат при появлении на трибуне женщины.
— Товарищи! — несется звенящий голос над головами затихающей постепенно толпы. — Я привезла вам привет от рабочих Норвегии, Швеции и Финляндии. Ура!"
А вот как запомнилась Александра Михайловна иностранному журналисту, специальному корреспонденту парижской газеты "Журналь" Полю Эрио: "На узком возвышении витийствовала женщина с острым, выразительным профилем и пронзительным голосом. Она металась из стороны в сторону по этой импровизированной сцене, безостановочно жестикулируя, то неистово прижимая руки к груди, то угрожающе разрубая воздух ладонью и завораживая внимавшую ей толпу. Она яростно клеймила врагов революции, обещая им неминуемую расплату. Этим оратором в юбке была свирепая Коллонтай, подруга Ленина. Ее слова находились в полной гармонии с той истерической атмосферой, которая сразу же возникала, где бы она ни появилась".
Во второй половине июня на I Всероссийском съезде Советов Коллонтай была избрана членом ЦИК от большевиков. Там она изложила большевистскую позицию по национальному вопросу.
Меньшевик Лев Хинчук утверждал, что на состоявшейся накануне демонстрации "под большевистскими плакатами шла масса черносотенцев". Коллонтай ловко парировала: "Зачем вообще педалировать национальную принадлежность? Буржуазия стремится играть на национальных чувствах, чтобы таким образом объединиться с рабочими "своей" национальности? У рабочих нет национальности, у них есть только принадлежность к своему классу. Его цель — победа этого класса на всей планете". Пафосно, ничего не скажешь.
Большевики делегировали Коллонтай на конференцию II Интернационала в Стокгольм. Шведские власти в виде исключения разрешили ей на 10 дней въехать в страну. Дыбенко встретил ее в Гельсингфорсе и проводил до шведской границы. Однако конференция в Стокгольме не состоялась. Зато в шведской столице Коллонтай встретила свою ближайшую подругу Зою Шадурскую, возвращавшуюся на родину. Это было как раз накануне июльских событий в Петрограде, когда после провала июньского наступления русской армии большевики попытались захватить власть 3–5 июля. Однако их выступление было подавлено войсками, верными Временному правительству. Александра с Зоей отправились в Петроград, когда события уже закончились. На границе они были арестованы, поскольку действовал приказ об аресте лидеров большевиков. Впрочем, Зою как не принадлежащую к большевикам и в течение многих лет находившуюся за границей почти сразу же отпустили. А вот Шуру, хорошо известную в революционном Петрограде, отправили в Кресты. Вскоре там собралась теплая компания из Троцкого, Луначарского, Раскольникова, Ганецкого, Каменева, Дыбенко, Владимира Антонова-Овсеенко и других большевиков. Большинство из них сдались властям добровольно. Впрочем, наслаждаться столь приятным обществом Александре пришлось недолго. Через несколько дней ее перевели в Выборгскую женскую тюрьму, где режим тоже был сравнительно либеральным. Миша и Зоя неоднократно навещали узницу и исправно снабжали ее домашними пирогами, пирожными и трюфелями — Шура обожала сладкое. Навещала ее и Щепкина-Куперник.
На VI съезде партии Коллонтай вместе с другими узниками избрали в почетный президиум съезда и в члены ЦК.
11 августа 1917 года она писала из тюрьмы Зое: "Моя бесконечно любимая, дорогая, близкая моя! Ты только что ушла, только что кончился мой праздник — свидание с тобой… Не скрою, бывают и у меня серые часы, неизбежные в одиночке, но в общем — я ясна. Первые дни мне все казалось, что я участвую в американском фильме, там в кинематографе так часто изображаются тюрьма, решетка и все атрибуты правосудия! Странно, что первые дни я много спала. Кажется, выспалась за все эти месяцы напряженной работы. Но потом настали и темные дни. Трудно передать свое душевное состояние. Кажется, преобладающей нотой было в те тяжелые дни ощущение, будто я не только отрезана, изолирована от мира, но и забыта. Казалось, что кроме тебя обо мне уже никто не помнит".
