Ближайшая к моей комнате дверь гостевой спальни, куда накануне вечером я поместила Кло, была распахнута настежь. Внутри я увидела только неубранную постель, возле которой стояла раскрытая дорожная сумка. Ее содержимое было в беспорядке разбросано по полу, по спинкам стульев и кресел, словно здесь промчался маленький смерч.
Я заглянула за дверь, чтобы убедиться, что девочка от меня не прячется.
– Кло? – позвала я на всякий случай, хотя мне было уже ясно, что в комнате никого нет.
Заглянув в пустующую третью спальню, я поднялась по ступенькам, ведущим в верхний коридор. Там я ненадолго задержалась на пороге хозяйской спальни. Центральное место в ней занимала огромная черная кровать на четырех столбиках, по сравнению с которой прочая мебель была почти незаметна. Никто из моих родственников не знал точно, что́ старше: кровать или сам дом. Когда-то меня это очень интересовало, но я уже давно перестала задавать себе этот вопрос.
Гости часто спрашивали, почему хозяйская спальня находится фактически в боковом крыле дома, и мне каждый раз приходилось объяснять, что по первоначальному замыслу эта часть дома и была главной и что не случайно оба окна хозяйской спальни выходят прямиком на обсаженную дубами аллею, которая ведет к парадному входу. В наших краях считается, что хозяин и хозяйка должны жить в комнате с видом на подъездную дорогу, чтобы точно знать, кто приехал и когда пора спускаться, чтобы приветствовать гостей. Впрочем, в случае с моей семьей подобное расположение хозяйской спальни, откуда легко было попасть на черную лестницу, давало владельцам усадьбы отличную возможность уклониться от нежелательной встречи.
Старинная кровать была аккуратно заправлена, на коврике перед ней стояли домашние тапочки – те самые, в которых вчера вечером ходила Кэрол-Линн. Старинные часы на каминной полке начали громко вызванивать время, и я с удивлением увидела, что стрелки показывают девять часов. Со слов Томми я знала, что Кора обычно приходит в дом незадолго до полудня, чтобы помочь моей матери одеться и приготовить ей завтрак. Что касалось Кло, то в дни, когда ей не надо было идти в школу, она никогда не вставала раньше часа дня. Даже если учесть смену часовых поясов, девочка ни при каких обстоятельствах не должна была проснуться так рано – или это была уже не Кло.
– Кэрол-Линн? – позвала я, быстро шагая к ванной комнате, которую пристроили к хозяйской спальне примерно через год после того, как моя мать вернулась домой в последний раз и Бутси уступила спальню ей. Мне тогда было шестнадцать, и поначалу я решила, что бабушка поступила так потому, что ей хотелось как-то отблагодарить свою дочь за то, что она все-таки вернулась… Возможно, Бутси даже думала, что это заставит Кэрол-Линн остаться насовсем. Не знаю, как отнеслась к этой попытке подкупа моя мать, но в моих отношениях с бабушкой сразу наметилась трещина, которая стремительно расширялась, пока не превратилась в пропасть, преодолеть которую я так и не смогла.
В ванной на крытом пластиком туалетном столике возле раковины я увидела разложенные в идеальном порядке гребни и щетки для волос с серебряными накладками, тюбики с помадой и тушью, коробочки с компакт-пудрой разных оттенков, несколько кремов, бутылку косметической основы и флакон «Росы юности». Флакон был матового стекла, и от этого темно-коричневая жидкость внутри казалась густой, как масло, хотя на самом деле это были обычные (пусть и достаточно дорогие) духи. Когда-то Бутси очень любила этот запах, а Кэрол-Линн, напротив, терпеть его не могла, и я задумалась, что заставило мою мать поставить «Росу юности» на свой туалетный столик.
Несмотря на растущее беспокойство по поводу того, куда могли подеваться моя мать и Кло, я не удержалась, чтобы еще раз не оглядеть спальню, которая пребывала почти в идеальном порядке, что было как минимум странно. Та Кэрол-Линн, которую я помнила, была неорганизованна и неряшлива, а в ее голове всегда роилось столько фантастических, далеко идущих планов и проектов, что она почти не обращала внимания на то, что творилось у нее под носом. Впрочем, ни один из своих грандиозных планов мать осуществить так и не смогла, поскольку постоянно перепрыгивала от одной идее к другой, подобно беспечной бабочке на лугу, которая, едва присев на один цветок, тут же перепархивает к другому. Беспорядочное вихреобразное движение, в котором Кэрол-Линн пребывала практически постоянно, подпитывалось самыми разными химическими стимуляторами и алкоголем, что также не способствовало повышенной концентрации внимания, так что если продолжить сравнение с бабочкой, то можно сказать – постоянно паря высоко в поднебесье, Кэрол-Линн спускалась на грешную землю крайне редко, а если и спускалась, то почти ничего не замечала вокруг. Так, в те непродолжительные периоды, когда она жила в усадьбе (я тогда была совсем маленькой), ее спальня напоминала скорее комнату Кло в калифорнийском особняке отца, чем кусочек приглаженного, аккуратного, тщательно упорядоченного мира Бутси.
Выйдя из спальни, я захлопнула за собой дверь и быстрым шагом направилась к черной лестнице, ведущей в кухню. Внизу я сразу увидела сложенный листок бумаги, лежавший на столе рядом с раковиной для мытья посуды. Это была записка от Томми. В ней брат сообщал мне номер своего мобильного и просил позвонить.
Машинально я сунула руку в задний карман джинсов и только потом вспомнила, что так и не удосужилась зарядить аппарат. Досадно, черт!.. В первую минуту я даже сделала движение к двери, собираясь подняться наверх, чтобы поставить мобильник на зарядку, а заодно – принять таблетку, поскольку в висках у меня снова начинала пульсировать боль, но почти сразу я вспомнила о Кэрол-Линн и Кло. Если эти двое сейчас вместе, ничего хорошего из этого не выйдет, подумала я, а значит, с таблеткой придется обождать.
Сунув записку в карман, я вышла через кухонную дверь на задний двор и направилась в сад, почти не обращая внимания на заполонившую грядки и клумбы траву, которая, казалось, стала со вчерашнего дня еще выше и гуще. Земля после дождя по-прежнему была влажной, но луж почти не было, а те, что еще оставались, были неглубоки. Почти не намочив ног, я за пару минут добралась до упавшего кипариса и увидела, что кто-то прорыл вокруг ямы довольно глубокие дренажные канавы, отводившие воду в сторону. Должно быть, это сделали криминалисты, разыскивавшие следы и улики. Или – оставшиеся в земле мелкие кости. Сам скелет уже увезли, но Трипп предупредил меня, что работа еще не закончена и что сегодня в яме снова будут работать специалисты. Я понимала, что полиции, вероятно, крайне важно не пропустить ни одной мелочи, ни одной улики, но все равно присутствие посторонних так близко от дома меня нервировало.
Кроме того, мне было не слишком приятно смотреть на ущерб, который причинили нашему заднему двору как действия полиции, так и разгулявшаяся третьего дня стихия. Если бы не гроза, кипарис бы не упал, а кости неизвестной женщины спокойно лежали бы в земле до тех пор, пока не обратились в прах. На самом деле дело, конечно, было не в том, что наш задний двор превратился то ли в место преступления, то ли в площадку, где идут археологические раскопки, просто картина разрушения и хаоса, которую я наблюдала, слишком напоминала мне мою собственную жизнь. Привычные вещи исчезли, вокруг полно посторонних, а события идут совсем не так, как ожидаешь, – кому такое понравится?
