Пообедали мы.
Сидим. Мама рассказывает:
— Вот как сейчас всё это помню. Пришли к нам… Лёня, был там такой, рыбак и пьяница. Землёй он не занимался, всё время на речке да на озере пропадал. Из приблудных, не из местных, не из казаков. Рыбы наловит, продаст и напьётся. Зубы и ногти у него, помню, от табака были зелёные. Да с ним ещё таких же двое. Ну и какой-то с ними из начальства. Разрешили взять нам с собой только крышку от деревянной бочки. В издёвку. Тятенька взял… Крышку хошь, но им не оставил. Погрузились мы на три подводы, повезли нас. Воем. Обоз-то едет — рёв до неба. А в доме нашем Лёня стал командовать. Дом большой у нас был — пятистенок. Напился Лёня и сжёг его после, а в нём и сам сгорел, прости его, Господи. В анбаре ягод много мы оставили — и клюквы, и брусники, и мёд, и варенье. Запасы были. Везут нас — обоз длинный — конца ему не видно. Февраль. Морозы сретенские. Конвойные с винтовками — и спереди, и сзади. С саней нельзя вставать — застрелят. Ребятишек-то у всех помногу было — полные сани. Ладно, что имушшэства-то никакого не везли, а то бы и не поместились. Уснёт какой ребёнок, с саней, не уследит взрослый, свалится — всё, так и остался — останавливаться-то не разрешали. Много их, детишечек, в снегу помёрзло — как полешек, вдоль дороги-то, кто будто наронял. Привезли нас под Маковск, в тайге выгрузили. Мужики строиться тут же начали. А лес-то сырой, мёрзлый. К весне в бараках таких сыро — много из нас поумирало, ночью умрёт, из барака его вынесут, тут же, у стены, в снег и положат. Звери приходили, трупы грызли. Ну, всё у нас и говорили, что к лету, чтобы нас там не кормить, всех растреляют. Дак и ждали. А в мае месяце приезжает с Елисейска нарочный какой-то и говорит, что по постановлению какому-то нам разрешено назад всем вернуться. Коней нет — отняли всех у нас, угнали. Кони только у охранников. Пешком домой вернулись. Малых, кто в живых остался, на себе несли. Вернулись на пустое. Тятенька наш — и говорили ему люди умные, чтобы в колхоз вступил, тогда бы и не тронули, — упрямый: опять единолично начал строиться. За год дом себе поставил, не хуже прежнего. И нас по новой. Теперь уже в Игарку — той тогда ещё, конечно, не было. На пустоплесье. Всех нас тятенька уберёг… при Божьей помощи, конечно. Мама только… Царство ей Небесное… Не вынесла.
Мама говорила, а отец всё это время молча и взад-вперёд расхаживал по залу — ноги разминал — затекают. По лицу его судя, слушал — то ли то, что рассказывала мама, хоть и знал давно уже всё это, то ли то, как скрипят под ним половицы.
Когда он слеп, слеп и ослеп, я поначалу этому не верил, думая, что ему просто надоело заниматься хозяйством и он прикинулся, что обезглазел, чтобы переложить все заботы по хозяйству на маму. Вставал я у него где-нибудь, в доме или на улице, на пути, предполгая, что он видит, а раз видит, значит, остановится или хоть как-то на меня отреагирует, но шёл отец, как поезд, не сворачивая и не останавливаясь, мне, чтобы он меня не затоптал, приходилось вовремя отскакивать. Сейчас мне стыдно за ту подлость.
Пошёл я, дал сена овцам, корове и телёнку.
Снежок посыпал. Совсем тепло сделалось — градусов десять всего морозу-то.
Наколол дров, принёс их в дом. Слышу:
— Кто-то там есть, конечно, Бог не Бог ли… — говорит отец.
— Ну дак а кто ж тогда, если не Бог-то? — говорит мама.
— Я не видел, я не знаю. Когда увижу, тогда и скажу… Вот вы с молитвой к вашей Богородице, дескать, её заступничество сильно. Но вас-то много, а Она одна. И как, скажи, на милость, слышать всех Она вас может?.. На земле-то миллионы.
— Слышит.
— Чё ты мелешь?.. Не болтай. Может, и есть там, говорю, Кто-то, но не занимается Он всяким отдельным человеком. Ну, там войны или эти… катастрофы, болезни разные… в большом масштабе — регулирует количество людей… ведёт к чему-то всех нас… человечество. Но чтобы каждым занимался да ещё и знал, чего нам надо каждому… В чё уж в чё, но в это-то я не поверю.
— Время придёт, поверишь, — говорит мама. — И бесы веруют и трепешшут.
— А ну тебя, с тобой не потолкуешь. Серьёзно я…
— А я?
— Да тьпу ты!
Встал отец. Ушёл к себе.
Снег за окном повалил густо. Ялани не видно. Стемнело быстро.
Управились мы с мамой.
Поужинали все вместе.
Послушали и посмотрели телевизор.
— И кажен день и кажен день, — говорит мама, — чё-нибудь где-нибудь да и случится. Раньше такого вроде не было.
— Было, — говорит отец. — Да говорили о другом всё как-то больше… об успехах.
— Ну, может, — говорит мама. И говорит мне: — Почитай-ка.
Прочитал я:
«Пред праздником Пасхи Иисус, зная, что пришёл час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их…
…
Иисус отвечал ему: душу твою за Меня положишь? истинно, истинно говорю тебе: не пропоёт петух, как отречёшься от Меня трижды».
— Господи, Господи, — говорит мама. — Сколько раз мы на день отрекаемся-то…
Разошлись все по своим местам.
Тихо.
Я смотрю на ночь в окно, ночь на меня глядит внимательно.
Провалы тёмные — зрачки моей Медведицы: как стосковался, Боже, как соскучился.
14
14 марта. Пятница. По старому стилю начало весны.
Преподобномученицы Евдокии (ок. 160–170); преподобного Мартирия Зеленецкого (1603); мучеников Нестора и Тривимия (III); мученицы Антонины (III–IV); мучеников Маркелла и Антония; преподобной Домнины Сирийской (ок. 450–460).
Литургия Преждеосвящённых Даров.
По заамвонной молитве — молебный канон великомученику Феодору Тирону и благословение колива.
Преподобномученица Евдокия родилась в городе Илиополе Финикии Ливанской, по происхождению и по вере была самарянка и отличалась редкой красотою. Живя в разврате, пленяя многих своею красотой, заимела большое богатство. Но Бог привёл её ко спасению. Как-то услышала Евдокия чтение Священного Писания, благодать Божия коснулась сердца грешницы, и она сознала своё греховное состояние. После этого удалилась Евдокия в монастырь и все свои силы посвятила трудам и подвигам иноческой жизни. Скоро она была сделана настоятельницею обители. Подвизалась святая Евдокия в обители 56 лет и многих из язычников обратила ко Христу, за что и была усечена мечом, по приказанию градоначальника Викентия.
Обладала даром воскрешения. По её молитвам были воскрешены язычник Филострат и сын правителя Аврелиана.
Авдотья-Плющиха, замочи подол.
«На Плющиху погоже — всё лето пригоже».
Снег начинает плющиться.
В этот день приносили из леса сучья и топили ими печи, чтобы весна была тёплая. Как о весне мечталось людям-то. Что ж в ней такого притягательного? Ну да понятно. Переживи-ка вот зиму такую…
