Длинноволосая, на которую он показал, стояла к нам боком у задника фургона. До нее было ярдов двадцать. Внезапно она оглянулась и мазнула по нам равнодушным, пустым взглядом. Обычно эльфы смотрят на людей как на… Короче, без всякого уважения они смотрят. Бессмертные, Великая Торба! «Ты приходишь и уходишь, а мы остаемся», — вот что говорит их взгляд. Что касается гномов, то на них эльфы обычно смотрят как на дерьмо.
Лицо этой эльфийки было усталым и… пожилым, не подберу иного слова. Глубокие носогубные складки, круги под глазами и пустой взгляд давно живущего существа, равнодушного ко всему мирскому…
Мой брат, однако, ни хрена не заметил.
— Слушай, — сказал он, фыркнув и крякнув. — Я ни разу не видел голой эльфийки… Ха-ха, хе, хе… Интересно, как они там устроены, а?
Внезапно в светлых глазах эльфийки появилось удивленное выражение. Нет, с такого расстояния, да при таком гомоне она не могла нас расслышать, но, может, она умела читать по губам? Или?.. Ее брови сошлись над узкой переносицей. Взгляд пробежал по мне, буквально прощупал, затем метнулся к Шатци — быстрым росчерком. Снова ко мне… Неуютный был взгляд у эльфийки, такой… пронизывающий, словно она заглядывала в наши души.
— Оставь эти мысли, — сказал я. — Дедуля ждет. Я тоже не видел. И не увижу. И не хочу видеть. Пошли.
Знал бы я, что случится со мной через десять лет…
Когда мы отмерили с полсотни ярдов, я оглянулся. Эльфийка смотрела нам вслед. И не одна: рядом стояло еще двое, гм, эльфийских особей — почти одного роста, одной стати. Они таращились в нашу сторону, как истуканы.
Я подумал тогда вот что: если эти эльфы — женщины, не значит ли это, что мужская притягательность Шатци проняла и их тоже? Не дай Небо, они увяжутся за нами, а уж если Шатци представится возможность увидеть сразу трех голых эльфиек, этот баловник, скорее всего, наплюет на последний экзамен.
Малолетний прохвост, бесстыдник и прощелыга!
— Шевели задницей! — прикрикнул я и, не совладав с порывом, отвесил братцу, который уже утопал вперед, подзатыльник.
Такая незадача: я привстал для этого на цыпочки.
А он… он вдруг шумно вздохнул и… побежал!
Я понял, что нервы у моего братца все-таки сдали, ринулся вдогонку резвым аллюром, догнал, стукнул в затылок и повалил в пыль.
— Идиот!
Шатци возился в пыли, глаза у него были как у нашкодившего кота.
— Фатик…
— Ты же нарушил слово Джарси, ты понимаешь?
— Ох… Ох…
— За это изгоняют из клана… навсегда! Идиот! Кретин! Придурок!
— Я понимаю…
Я влепил ему пощечину — сильную, наотмашь.
— Если я расскажу дедушке… да кому угодно… Это позор, страшный и неизбывный. Позор и изгнание из клана навсегда!
Бесстрашный Шатци Мегарон Джарси проскулил, обливаясь самыми натуральными слезами:
— Фатик, прошу тебя… Я ничего… ничего не мог с собой поделать! Я же провалю… — он рыдал, сглатывая слезы, — провалю экзамен. Я боюсь… гнева дедушки! Это внутри… это сильнее меня! Ты понимаешь… Я хочу сбежать… Для вольной жизни!
Малодушен… Как же ты малодушен!
— Я обещал тебе помочь! У нас есть план!
— Я понимаю, я все понимаю, Фатик. Но это сильнее меня…
Я врезал по его челюсти наотмашь, но только ушиб кулак. Однако брата удар как будто немного отрезвил. Он подобрался, утер слезы. Приступ паники и страха проще всего вылечить именно так — телесными наказаниями.
— Помилуй, Фатик… Ты никому не расскажешь, что я нарушил слово Джарси?
— Иди ты! Разумеется, нет!
И никому я ничего не рассказал.
И зря.
Ох как зря!
Знал бы я, что случится через десять лет!
Конец интерлюдии, мы возвращаемся в Авандон.
13
Фургон с оккультным карго был конфискован и препровожден на таможенный двор — за каменные стены высотой в два человеческих роста. Вдобавок Аджог Карибдиз конфисковал все наше оружие — высочайшим повелением, так сказать. Маммон Колчек, правда, сберег свои рукавицы.
Я стоял на дороге в окружении отчаянья, тоски и скорби. Амок колыхался где-то на границе сознания.
Ну, и скажите мне, ребята (и девчата тоже, как же без девчат?), не гад ли он, этот капитан?
— Злодей! — страстно промолвила Виджи.
О, как же она изменилась! Раньше я получил бы реплику о том, что правда превыше всего, и так далее, и тому подобное. Но сейчас даже она, воспитанная в идиллическом лесу, поняла, что правд в мире бывает куда больше одной — да еще эти правды умудряются изменяться в связи с перипетиями жизни, а зачастую — растут, чахнут и бесславно умирают, как все мы.
Отчаянье, тоску и скорбь с полпинка сопроводила на обочину стылая ярость.
— Хуже, — сказал я, откашлявшись, — честный человек.
Добрая фея приподняла изрядно выгоревшие брови (какое лицо… носик… Ох, ребята!):
— Честный человек? То есть груз мы теперь не получим?
— Получим, но гораздо дороже. Честные люди среди таможенников — худший вариант. Они обыкновенно обирают злополучных торговцев до нитки. Мздоимцы обычно имеют фиксированную таксу, а вот честные сдерут и последние портки, поскольку пределов алчности не знают… Нет, стой, потом объясню. Давай навестим Олника. Хочу разведать у него кое о чем.
Черное полотнище раскинулось от горизонта до горизонта и уже нависало над нашими головами (так мне казалось, во всяком случае). До нас ему оставалось миль тридцать, и обычный ураган миновал бы это расстояние меньше чем за полчаса, однако туча приближалась со скоростью… бредущего пешехода.
Бычья голова Самантия просунулась меж складок полога:
— Фатик, таможенник ушел? Что, мы все теперь арестованы?
— Никто не арестован. Груз арестован. Вот ему — не повезло. Но у нас и у него — это временная остановка. Слезай.
— Мы с подружкой угорели от этого гнома.
— Ты, жирный бурдюк перебродившего сала, не смей, не смей называть меня подружкой, или я прикажу лишить тебя головы и самого дорогого, что у тебя есть!
Догадайтесь с трех раз, что имел в виду Каргрим Тулвар.
Бывший царь резво, отпихнув Самантия, спрыгнул с фургона и осмотрелся. Вид он (ну, формально — она) имел весьма потасканный, словно всю ночь принимал клиентов в борделе — под глазами обозначились круги, нос еще больше заострился.
— Так куда же мы приехали, отвратительный и гнусный, как мой облик, варвар? Таможенный капитан был паршив, как таракан! В моем царстве…
— Цыть! Это место — знаменитый перевалочный пункт, где торгуют шалавами всех мастей и расцветок. И я тебя продам, если будешь крыть нас почем зря.
