Ночью спать не удалось, так как не только вагоны были забиты людьми, так и на крышах сидели и лежали солдаты, потерявшие свои части, и гражданские призывники, направленные военкоматом в Сталино.
Утром я кое-как добрался до обкома партии. Там уже из секретарей никого не было. Спрашиваю: «Где?» «Эвакуировали». — «Куда?» Пожимают плечами. Нашел одного заведующего орготделом, собрали еще человек пять и стали совещаться, как все провести.
Когда распределили, кто, куда должен ехать и что там провести, я решил проверить, кто как уяснил свою задачу. Спросил одного, он что-то невнятно пролепетал, видно, что не об этом думает. Другой тоже отсутствующим тоном начал говорить, а затем закончил тем, что семья нe собралась, надо ее отправлять.
Я вижу, что дело плохо, и давай снова инструктировать, и уже более решительным образом, указав, что: «Будете отвечать за выполнение перед ЦК Партии». Только закончил, как в кабинет ворвался мужчина и истошным голосом вскричал: «Товарищи, немцы к нам в райцентр ворвались, я еле успел вырваться».
Я пытался утихомирить всех, так как поднялся переполох, все вскочили и меня уже не слушали, и начали выбегать из кабинета. Остались мы вдвоем с заведующим отделом.
Я уже видел, что надо принимать другие меры. Затем мы уже стали обзванивать основные шахты, чтобы начальники шахт организовали эту работу, те обещали, но проверить, сделали ли, не удалось.
Затем я поехал в УНКГБ, там провел короткое разъяснение и разослал, кого можно было, на места. Паника охватила также и органы, хотя начальник УНКГБ
[96] был на месте, но задавал больше вопросы, куда эвакуировать архивы, следственные дела и т. д. Я потребовал, прежде всего, выполнить задание по взрывам водохранилищ перед тем, как войскам отходить, и выехал в Ворошиловград. Там уже были мои летчики.
В Ворошиловграде было несколько поспокойнее, но тоже уже все ходили с оружием. Тут я уже более обстоятельно проинструктировал и послал на места, сказав, что: «Завтра приеду на место и думаю, что шахты будут затоплены, и немцам не дадим добывать уголь».
Правда, в этом случае задавались с серьезным видом наивные вопросы, вроде того: «А как же потом будем откачивать воду, ведь мы не думаем, что немцы дойдут до нас?» Я им не стал рассказывать, что было в Сталино, хотя я уже знал, что немцы вошли в Сталино.
Вечером я, вернувшись из поездки на две шахты, убедился, что придется прорывать траншеи, чтобы вода дошла до шахт, но, правда, в ряде случаев понижение местности даст возможность небольшим взрывом берега водохранилища пустить воду до 2–3 метров толщиной
[97].
Вернувшись вечером, я решил поспать в кабинете начальника УНКГБ и рано утром поехать в шахты. Пока мы договаривались, кто куда поедет, вдруг из приемной раздалась автоматная очередь. Я выхватил маузер и рванулся туда.
В приемной сидели бледные мои летчики и какой-то чекист, в руках у которого был немецкий автомат. Спрашиваю: «В чем дело?» Танькин смущенно говорит: «Вот, хотели рассмотреть автомат, а он начал стрелять». На счастье, жертв не было, а стена облупилась от пуль. Я их выругал и сказал, что: «Когда вставляешь магазин, то не держи спусковой крючок нажатым, так как магазин автоматически взводит ударник».
Поспать мне так почти и не удалось. Около часу ночи мне позвонил нарком и приказал немедленно вылетать в Москву. Я доложил, что я еще не выполнил задание, что здесь обстановка сложная, немцы наступают быстро, иначе все захватят.
Он меня перебил, заявив: «В Москве трудно, обстановка не менее опасная сложилась. Вылетайте». Я успел сказать, что ночью меня под Москвой зенитчики собьют, приняв за немца, и сказал, что лучше вылететь на рассвете. Он подумал, согласился.
Ночью раза два поднимали меня по тревоге: «Немцы идут!» В те времена страшно все боялись окружения. Дело доходило до того, что бросали оружие и сдавались без боя только от одной мысли об окружении. Но это было только в первое время.
Паника в столице
Утром прилетел в Москву. Сразу вызвали к наркому. В кабинете у Берия был Щербаков*.
Мне еще утром, когда я ехал с аэродрома, рассказали, что вчера в Москве началась паника. Распространили слух, что немцы вот-вот будут в Москве. Это пошло в связи с тем, что было принято решение ГКО об эвакуации ряда заводов в тыл страны. Некоторые директора, вместо того чтобы как следует организовать выезд рабочих и эвакуацию заводов, бросили все, погрузили семьи и стали уезжать из Москвы. На окраинах их хватали рабочие, выкидывали из машин и не пускали.
Когда я вошел в кабинет, Щербаков ходил красный и взволнованно говорил: «Ой, что будет!» Берия прикрикнул на него: «Перестань хныкать!»
Когда я поздоровался, они мне начали наперебой рассказывать то, что я уже знал. Я сказал об этом. «Тогда сейчас же поезжай на артзавод в Мытищи, там на дворе собралось тысяч пять рабочих, зажали Устинова* (министра вооружения) и не дают эвакуировать завод. Возьми с собой 2–3 автомашины солдат и пулеметы. Надо заставить эвакуировать завод». Я поехал.
Подъезжая к заводу, я увидел, что толпа не только запрудила территорию завода, но вылилась за ворота. Там уже было не 5 тысяч, а тысяч 10, не меньше.
Я с шутками стал пробираться сквозь толпу. Мне тоже рабочие отвечали шутками: «Пустите начальство!» Добрался до центра, а затем вошел в дирекцию завода. Там были Устинов, директор завода Гонор*
[98] и другие руководители завода.
Поздоровались. Устинов Д. Ф., грустный, заявил мне, что ничего не выйдет. Я говорю: «Пойдем к рабочим». Он: «Я уже был, не хотят слушать». Ну, все же пошли.
Пробрались к центру. Там на грузовой машине стояли «ораторы» и кричали: «Не дадим, не пустим» и т. д. Мы с Устиновым забрались на машину. Я попросил слова. Спрашивают: «А кто ты такой?» Говорю: «Заместитель наркома». Молчат. Начал говорить. Вопрос: «А откуда ты будешь сам-то?» Говорю: «Вологодский».
Кто-то крикнул: «Наш, мытищинский». Оказывается, на этом заводе были потомственные рабочие Серовы. Кстати сказать, из числа трех задержанных мной организаторов волынки был один Серов.
