Начали руководящие товарищи, члены Политбюро, чаще бывать на заводах, выступать перед общественностью. Это хорошо. Но почему-то некоторым, и особенно Хрущеву, это не понравилось, и приняли решение ЦК — перед тем, как опубликовать свое выступление на заводе или в печати, надо показать всем членам президиума и только после этого опубликовывать или выступать. Это хорошее дело, если никто не будет возражать.
Случилось это после выступления председателя Совета Министров СССР Маленкова в Колонном зале на московском партактиве, где он сказал, что мы, правительство, будем стараться развивать промышленность, изготавливающую изделия широкого потребления для населения, но не добавил, что все же и при этом тяжелая индустрия будет развиваться преимущественно
[506].
Товарищ Хрущев это поднял на заседании президиума, и разгорелся спор, в результате которого было принято такое решение, и кроме того, было решено сменить Маленкова и назначить председателем Совета Министров Булганина
[507].
Первые успехи в разведке
По работе в НКГБ. Наконец-то появились хорошие результаты. Все-таки я сумел перехитрить американцев, причем таким ходом, как они не ожидали, уж очень просто.
Хотелось бы также добраться до англичан, но те умнее и на такую хитрость, как американцы, не пойдут из осторожности.
Доложил в ЦК и попросил для осуществления моей хитрости средств для изготовления электронной машины. В президиуме некоторые отнеслись с недоверием, будет ли успех, но я сумел убедить. Средства отпустили. Подобрал хороших инженеров, и они мне выполнили задание в полгода. Теперь осталось начать это дело. Сам <составляю> смету, сам подбираю людей, сам инструктирую и надеюсь на успех
[508].
В «логове» Тито
После праздника мне Хрущев сказал, что послы договорились с Тито встретиться и обменяться мнениями по партийным и государственным вопросам.
Мы в течение восьми лет поливали грязью Тито, Ранковича*и других. Называли их фашистами и бандитами и так далее. Когда обсуждали на президиуме этот вопрос, то Каганович, выступая, говорил обращение ко мне: «Товарищ Серов, гляди в оба, возьми больше охраны, ничего не кушайте ихнего, только свое», и так далее. В. М. Молотов тоже высказал опасения, что устроят гадость. Одним словом, у некоторых по-прежнему сохранилось о Югославии понятие как о логове фашизма
[509].
Видя такое настроение, я внес предложение. «Я завтра договорюсь с МИДом, чтобы югославы дали мне визу, и я с переводчиком вылечу в Белград на два-три дня, договорюсь о порядке встречи и увижу, как меня примут, затем доложу вам, и тогда будет виднее». Все согласились, но опять Шверник, Каганович начали настраивать меня, чтобы я опасался, взял с собой побольше людей и так далее.
Через день я вылетел в Белград
[510], взял с собой только генерала Добросердова*.
На аэродроме было много любопытных, но встречал госсекретарь безопасности Стефанович*. Первое знакомство было довольно скованным, но я решил вести себя свободно, и тем более что Стефанович неплохо говорил по-русски.
Приехали в Министерство Госбезопасности, стали говорить о порядке охраны и так далее. Стефанович, зная охрану, существовавшую при Сталине, сразу предложил мне взять всю охрану на себя, а органы внутренней безопасности Югославии будут помогать и наводить порядок в городах, куда мы будем прилетать. Я быстро сообразил, что в незнакомом месте «в лагере фашизма» брать на себя такие обязанности я не могу. К тому же, что случится, югославы в стороне останутся.
Я, улыбнувшись, говорю Стефановичу: «Добрый друг (я не знал, как звать: товарищ, господин, он тоже остерегался), у нас, у русских, есть хорошая поговорка: „Со своим уставом в чужой монастырь не лезь“. Вы здесь хозяева, мы гости, вот вы и будьте добры, обеспечьте охрану гостей». Стефанович просиял и говорит: «Я тоже так думал, но не смел этого вам высказать, товарищ Серов». Лед тронулся.
