В самом же центре располагается причудливая композиция — дракон и прикованная цепями дама. Святой Георгий и царица Савская? Персей и Андромеда? У дракона кубическое синее туловище и длинная гофрированная шея; гребень, напоминающий формой грозные пластины на спине стегозавра, — из обметанных по краю изящных бледно-зеленых шелковых лоскутов. Странный это дракон: возлежит среди собственных колец, и к тому же, судя по всему, он родственник многоножки: у него сотни черных блестящих гибких щупальцеобразных ног, алых с испода, кое-где торчит металлическая проволока. Дракон хоть и вязаный, но весьма крепкого вида; его квадратная челюсть с шерстяной бородой и какими-то непонятными зубами чуть вздернута вверх, у рта — клочья многоцветной пушистой пены, хлопковой пряжи-слюны, вперемежку с блеклыми клочьями волос в сломанных шпильках. Глаза дракона — пустые синие кружки́ с махровыми ресницами. Это дракон-пылесос: тяжелый, задыхающийся.
У дамы естественный телесный цвет, но само тело выкручено, выгнуто и переломано: она распластана на валуне, длинные руки и ноги из розового нейлона скованы цепями из перевитых и завязанных узлами лифчиков, пестрых ночных рубашек, пижам и зловеще растянутых колгот. В этом образе есть что-то от кубистов и одновременно все от той же Дианы Эфесской; груди, изготовленные из стопок изношенных подплечников, идут в два ряда — две, а над ними еще три; на лобке вместо волос — старый сморщенный чепец из ангоры. Голову изображают круглые пяльцы с натянутым полотном, по которому пти-пуаном вышито лицо: законченное лишь наполовину, оно напоминает меловой набросок лица Венеры Боттичелли: несколько светлых локонов, не заполненные пока еще глазницы с черными остроконечными стежками ресничек.
На первый взгляд кажется, что тут нет мужских фигур, но потом вы все-таки замечаете — вот они, крошечные, в расщелинах скалы: пластмассовый рыцарь на лошади — когда-то он был серебряным, теперь грязно-зеленый; игрушечный солдат со сломанным мечом и в помятом шлеме, — очевидно, что оба, и не однажды, побывали в барабане стиральной машины…
В окне работник галереи развешивает буквы — золотые с ярко-шоколадной тенью, — их крепят малиновыми прищепками на какой-то высокотехнологичной бельевой веревке. Надпись гласит:
САВА БРАУН
ИСКУССТВО СОЧЕТАНИЯ МАТЕРИАЛОВ
1975–1990
Под буквами появляется фотография. Дебби выходит посмотреть: на фото миссис Браун в какой-то дикарской короне из переплетенных шарфов, всегдашнее будто вытесанное лицо, но с новой ноткой довольного собой лукавства, притаившегося в уголках рта и в глазах. Цвет кожи на фото вышел темнее, чем "в действительности", черты скульптурны: некий гибрид Моны Лизы и бронзовой маски из Бенина.
Насколько известно Дебби, в эту самую минуту миссис Браун пылесосит ее лестницу. Дебби в ступоре. Мысли в голове путаются. Она искренне восхищена: миссис Браун — Сава Браун — предстала в неожиданном великолепии, словно сама царица Савы, царица Савская! И тут же ей — странное дело — вспоминается бал для художников в Челси, куда она ходила в коктейльном платье из натурального шелка, а теперь из этого шелка сделаны гребень и чешуя дракона. Еще Дебби думает — голова сразу начинает кружиться, до того не готова Дебби к этим событиям: миссис Браун теперь, как пить дать, от них уйдет! Почему же миссис Браун ничего ей не сказала? Хотела удивить? Или, пуще того, огорошить? Или, может быть, миссис Браун, старая добрая миссис Браун молчала из милосердия — ведь она понимает, что Дебби не справится без нее, и не знает, как сообщить эту неприятную новость? Или она просто — очень вероятно, она ведь такая — скрытничает и осторожничает? Дебби вдруг пронзает мысль о Робине, как он сидит и хохлится в своей мансарде, и как трогательно объяснял он миссис Браун про цвета своих "фетишей", и как он шумно негодовал — теперь-то уж не на что будет негодовать — на ее набеги в студию. Дебби хочет оберечь Робина, но ни секунды не винит миссис Браун в том, будто она "украла" у Робина выставку. И вдруг с унижением и страхом чувствует, что сам Робин может подумать именно так.
И что-то еще она чувствует, глядя на то, как мощно, неистощимо, расточительно изобретательна в цветовых сочетаниях Сава Браун. Это "что-то" — легкая подспудная зависть, от которой почему-то ноет и вздрагивает кисть руки. Вздрагивает, вспоминая гладкость деревянных досок и ловкий, извилистый ход резца.
Подходит ливерпулец Том, он в восторге. Он нашел комод, полный спутанных ниток, а внутри — другие комодики, поменьше, тоже полны спутанных ниток, и там внутри — совсем уже крошечные комодики. У него с собой текст интервью, написанный для "Места женщины" художественным критиком, свеженький — прислали прямо в галерею с курьером на мотоцикле.
Дебби пробегает текст глазами.
Сава Браун живет в муниципальной квартире в окружении своих работ, гобеленов и подушек. Ей за сорок, она наполовину гайанка, наполовину ирландка, и ее жизнь складывалась трудно. Работы Савы Браун повествуют в феминистском ключе о ежедневных мелочах нашей жизни, о скуке повседневности, но в них нет горечи и враждебности тоже нет — она просто представляет все в абсурдном, но на удивление прекрасном виде и при этом неимоверно изобретательна. Некоторые из ее стенных гобеленов с их сложной миниатюрной проработанностью заднего плана напоминают фантазии Ричарда Дадда.
[112] Впрочем, есть в ее манере и нечто общее с роскошными инновациями Каффе Фассета.
[113] Вместе с тем, в отличие от Ричарда Дадда, Саве Браун несвойственны безумие и одержимость — она более чем душевно здорова, а речь ее добродушна и полна забавных оборотов.
Она воспитала двоих сыновей. Сава подбирает материалы для своих работ в пунктах благотворительности и вообще где только может; что-то покупает на скудные доходы домработницы. Материал, по ее словам, есть везде: в мусорных контейнерах, на барахолках, свалках и среди того, что остается после школьных вечеринок. Она рассказывает, что занялась своей "мягкой скульптурой" случайно: ей "до смерти хотелось что-то этакое сотворить", но в ту пору в связи с жизненными обстоятельствами имела возможность делать только такие вещи, которые можно складывать и убирать на ночь. Два самых ценных ее приобретения — вязальная машина и чулан в подвальном этаже многоквартирного дома, где она живет. Чуланом ей разрешил пользоваться управляющий домом. "Вот когда мне отдали чулан, тогда я и смогла делать вещи из коробок и большие мягкие", — с удовлетворением и улыбкой замечает она.
Она уверяет, что многим обязана одному дому, где работает, — "семье художников", которые объяснили ей, как работать с цветом (нельзя сказать, чтобы ее нужно было учить: у нее потрясающее чутье на необычные эффекты и цветовые контрапункты), и расширили ее представления о том, каким может быть произведение искусств…
