Нет, к желаниям это никак не относилось. Так размышляла миссис Сагден, минуя привычную рощицу в направлении пруда, рябоватого от ветра. Тут гулял старик с толстой терьершей, две по-спортивному изящные девушки с далматинцем да стайка мальчишек, которые сбежали с уроков и сгрудились, слегка сутулясь, покурить. У пруда он не осмелится, это точно. Место открытое, народу слишком много. Тут даже можно иногда попросить какого-нибудь собачника в твидовом пиджаке бросить в пруд палочку для Вольфганга. Ей самой в этом году бросать палки уже стало трудно, артрит крепчает. А Вольфганг в расцвете сил, ему поплавать в пруду, побарахтаться в упругой воде — лучше не придумаешь. Без купания он так хорошо не выгуливается. Она подошла к мальчишкам: «Не бросите ли палочку для собаки? Мне это уже трудно». Детвора молниеносно переглянулась: помочь или повыпендриваться? Подшутим над кошелкой или в этот раз вредничать не надо? Ребята были пока маленькие, тихие. Наверно, уже издевались понемножку над кем помладше. А может, и сами чего боялись. «А чего ж не помочь? Сейчас бросим», — фамильярно отозвался один. И запустил Вольфгангову палку со всей силы в воду. Пес рванул туда. Сначала несся огромными прыжками, рывком рассек почти спокойную гладь, а когда дно ушло — резво поплыл к цели, подруливая пушистым белым хвостом, сиявшим из полупрозрачного прудового сумрака. Повернув обратно, хлебнул воды и с каждым движением громко фыркал. Мальчишки взялись развлекать его еще и еще, а он только и рад бросаться в воду. Чуть дальше купалась пара канадских казарок, которых на этом пруду прежде не видели. Хорошенькие они, подумала миссис Сагден, оглядывая птиц, их бочковидные туловища, расписанные волнистыми серыми полосами, крепкие черные шеи. Самец, издавая гортанный гогот, подталкивал самку, заигрывал. Раньше миссис Сагден заговорила бы с мальчишками о красоте этих птиц, но теперь промолчала. Некоторые из них, хоть и не все, меж собой ерничали и говорили гадости. Один такой мальчишка не осмелился бы обижать более-менее рослую миссис Сагден, тем более что она с собакой. Но если вся свора сразу — очень даже. Особенно если станут друг друга «на слабо» подначивать.
Что за народ мальчишки, миссис Сагден знала хорошо. Она знала, что и они кое-что знают, многое видят по телевизору, даже и такое, чего она сама вовсе не видела и не хотела видеть. У мужчин — фантазии, у женщин — только любовь, хотя любовь — это особый вид фантазии, так она считала. Быть может, лет тридцать-сорок назад у нее учились отцы этих ребят. Они не знали того, что эти знают сейчас. В темные ледяные дни она непослушными пальцами заправляла им рубашки, застегивала их маленькие тугие ширинки на пуговицах, как бы прикасаясь к их невинности, и отпускала побегать: «Только не запачкайтесь!» В просторных уличных уборных, зимой насквозь продувавшихся, было холодно до умопомрачения. Их детские конечности синели от холода и были мягкие как воск. Они не знали всякого такого, как нынешние. Сам холодный воздух был другим. Тогда тоже были причины для страха, но она сама знала слишком мало и не настораживалась на каждом шагу.
В те дни, во-первых, шла война, а во-вторых, за тяжкие преступления полагалась смертная казнь. И вот теперь, стоя тут и безжизненно глядя на играющих с ее собакой мальчишек, она говорила воображаемому мужчине, что, если помнить о повешении, легче понять, что страх никак не связан с желаниями. Поймет он это или нет или придется объяснять, зависело от его возраста. Казнь через повешение в годы войны пугала ее даже сильнее и неодолимее, чем Гитлер. Может, было это от недостатка воображения? Во время войны она верила Черчиллю — Великобритания победит, и всё. А вот камера смертника, мешок на голову, петля на шею… Никто не был от этого застрахован. Знаешь, говорила она ему, мне много раз снилось, что меня должны повесить по ошибке, ни за что; снилось, что мне связывают руки и тащат туда с повязкой на глазах. Веяло абсолютным злом, причиняемым одними людьми другим, об этом писали в газетах, это было в страшных детективах, — зло, разлитое в воздухе. Теперь палач и убийца — это ты. Тот, у кого сила, — жуток. Убийца в камере смертника становился жертвой. Теперь этому положили конец, нет больше эшафота. Теперь жертвами являются лишь женщины и дети в запертых автомобилях, возле свалок и на нехороших окраинах, в кустах у пустырей… Я хочу сказать, что бывает и простой страх, с вожделением никак не связанный. И этот мой страх тебе не увидеть и не понять.
Вольфганг наплавался, и они отправились в рощицу. Пес лизал грязную землю и копался в прошлогодней листве. Почва, поросшая губчатым мохом, под ногами слегка проседала и сочилась влагой. На поверхности появлялась темная, как кровь, торфяная вода. Поднявшись, она окружала ярко-зеленые мшаные островки. Здесь всегда обнаруживалось что-нибудь необычное. Вольфганг как-то раз откопал розовую туфлю с высоким каблуком. А сама миссис Сагден чуть не наступила на огромные темно-синие с белым кантом трусы, набухшие от сырости и лишь слегка погруженные в воду. На вид — почти новые. Она обошла их стороной. Ее как будто током дернуло — даже не током, а резко так перехватило дыхание, на долю секунды замерли легкие, и в голове без кислорода похолодело.
Она могла себе представить — вот от внезапности испуга ты цепенеешь и ничего не можешь сделать. Предчувствовала: спазматическая судорога, потом несколько диких ударов сердца и тут же — безвольный покой. Когда думаешь, как это будет, легче преодолеть страх. Она воображала кого-то с пятидневной щетиной, неприятно пахнущего. Как он чуть-чуть сторонится, когда подбегает Вольфганг, скалясь от любопытства. Представляла себе кого-то молодого и мускулистого, не робкого десятка. Вот он убирает нож от ее горла, чтобы с ухмылкой отбиться от Вольфганга. Да и прыгнет он или нет, тоже еще не известно, честно говоря. Это был сварливый пес, кусался просто так, для забавы, не защищая. Когда был маленький, часто кусал других собак. Лез всегда к вялым и медлительным псинам покрупнее, которые не убегут и самого не тяпнут. Приходилось оттаскивать. Его глаза наливались кровью, белки становились алыми, как цветущий мак. Такой цвет миссис Сагден видела по телевизору на прошлой неделе — был репортаж из больницы, и показывали одну пенсионерку с отекшими веками, жертву уличного ограбления. Запомнилась каждая черточка, подробность: все морщинки землисто-лилового лица, жидкие седые с желтизной волосы, темные неснятые швы поперек брови и щеки, бледно-голубая шаль, но особенно — эти ярко-красные белки глаз.
За рощицей пролегала прямая дорожка. Часть ее была покрыта где битумом, где асфальтом, а дальше ровное покрытие заканчивалось и от него оставались лишь проступавшие из песка островки. По краю асфальта неторопливо бежала, можно даже сказать — гарцевала, кремового цвета лабрадорша. Это была собака-поводырь. Вольфганг ее знал и часто к ней лез. О чем миссис Сагден, конечно, помнила. Собака-поводырь сейчас наслаждалась недолгой пробежкой без поводка. Ее высокая хозяйка и одновременно подопечная, одетая в аккуратную твидовую двойку, шла прямо и уверенно по той же дорожке. Она не поворачивала головы ни налево, ни направо, ее глаза смотрели только вперед. Над воротником светился безупречный узел седых волос с металлическим отливом. В одной руке она несла поводок-шлейку, в другой сумочку. Двигалась вперед ровными, не слишком быстрыми шагами. На ногах у нее были практичные туфельки на шнурках. Миссис Сагден разговаривала с этой женщиной только однажды, когда за ними увязался Вольфганг, лез к лабрадорше и мешал хозяйке надеть на поводыря шлейку. Миссис Сагден тогда извинялась, а слепая сказала, что Элси полезно общаться с другими собаками и что все в порядке. По ее голосу и этим кратким репликам миссис Сагден поняла, что перед ней человек культурный. Женщина хотела погладить Вольфганга, но миссис Сагден отсоветовала: характер у собаки неровный. Новой знакомой стало интересно, как он выглядит. Миссис Сагден стала с удовольствием рассказывать про его белый с черными пятнами окрас, озорные глазки, здоровый блеск шерсти. Добавила, что Элси, наверно, очень умная и хорошо дрессирована. Хозяйка ответила, что Элси слишком уж серьезная, все время настороже, никогда не заставишь ее побегать и поиграть. Повторила, что поэтому и хорошо, что встречаются другие собаки. Увы, она не могла видеть роскошный воротник Вольфганга и его улыбку, когда у него с одной стороны морды приподнималась щека и щеголевато показывались зубки.
