— Еще не родился.
— Да. Да. Как он, поправляется?
— Богатырь! Набрал свой вес, который у него был при рождении.
— То есть? А что, потерял?
— Они все в первые двое-трое суток теряют свой вес. Тяжелая же работа, рождаться. Теперь будет прибавлять.
Они стояли ждали лифта.
— А на сколько он прибавляет вес?
— Ну… на сто грамм за три дня он прибавил.
— Мало. Нам надо больше. Чтобы за эти пять дней я бы похудела, а он бы поправился…
— Ну, будет вам все, что вы хотите.
— Мороз по коже. У меня мальчик! Вы понимаете?
— Ой, кто лифт держит? (Постучала.)
— Да, порядки тут у вас…
— Да кто к нам идет работать? Верите, условно осужденные на кухне, уборщица тоже, держим их, но что делать, зарплата такая, что стыдно.
— Осужденные? (Дама сделала ударение на «у», как на зоне.) Еще не хватало. Надо поберечь вещи.
— Ой, еще и не так приходится выходить из положения (смех). А вот придете к нам года через два, подберем вам беленькую девочку.
— Ой, не говорите! Значит, так, не забудьте, вещи отдать водителю в черную «Волгу». Особенно шубу.
Они вошли в лифт и исчезли.
22. Самара Геннадиевна выходит на тропу войны
А из-за приоткрытой двери туалета осторожно выдвинулась Тамара Геннадиевна, черная как грозовая туча.
Она все слышала.
Она спустилась по лестнице. Внизу у ведра вытряхивала тряпку уборщица.
— Добрый вечер! — сказала Тамара Геннадиевна.
— И тебе, коли не шутишь, — отвечала пьяненькая уборщица.
— Зовут как?
— Зовуткой.
— Зовутка, мне нужна уборщица на два дня. Привести полы в порядок. Заработаешь очень хорошо. У тебя какая зарплата?
— Ой. Товарищ, не спрашивайте.
— Столько получишь на руки за два дня.
— Аванс вперед, товарищ.
— А откуда я тебя знаю. Пропьешь и вообще не явишься.
— Я? Кто, я? Я не пью. У меня сегодня день рождения.
— Сколько стукнуло?
— А сколь дашь, милка.
— Ну, поехали?
— Сейчас?
— А когда же. У меня мать в больницу увезли, а одной не справиться. Готовимся к поминкам.
— Умер кто?
— Дочь…
Зовутка присвистнула:
— У нас, что ли?
— А иначе зачем я тут. Пришла за справкой.
— Ну, милка… Я же до утра работаю… Не выйдет.
— Хорошо. Тогда завтра я за тобой пришлю к дверям машину. Я и сама приеду.
— О! Покатаюсь. Меня звать тетя Соня. Хоть я тебя и помоложе.
— А по отчеству?
— Софья Станиславовна Дорш.
— До завтра?
— Если не шутишь. А тебе что надо-то? — Уборщица вдруг зорко поглядела на женщину. Та стояла какая-то обугленная, иссохшая, в хорошем манто. Прямо член правительства на похоронах. Ах да! Дочь у нее умерла. Хочет выяснить обстоятельства.
— Знаешь, пани, — сказала Сонька. — Я хоть и последний человек, да? Но не продажная тварь. Я добро не забываю. Стучать не буду. Я не такая, я жду трамвая, ха-ха-ха.
И из ее разинутой пасти вырвался перегарный дух.
— Тогда до завтра.
Спустя пять минут Софья Станиславовна с трудом выбиралась из туалета с мешком мусора. Ее поджидала медсестра:
— Теть Сонь, пока мусор оставь. Вот эти вещи надо спустить во двор. Там стоит черная «Волга». Ясно? Водителя как-то зовут… забыла. Ну, такое простое имя… Ах ты. Вот бумажка с номером. Короче, там черная «Волга» и туда надо отдать вещи.
Падал снег. Одна из черных «Волг» подкатила к самому крыльцу. Вторая осталась стоять на прежнем месте.
Сонька в двух халатах и в резиновых сапогах на босу ногу, с вафельным полотенчиком на башке, зябко переступая худыми ножонками, выскочила на крыльцо. Узел она волокла перед животом обеими руками. В руке трепыхалась бумажка с номером машины.
Черная «Волга» у крыльца гуднула и замигала фарами. Открылась задняя дверца. Шофер сказал:
— Вещи дочери? Сюда.
— Меее-нуточку, — проблеяла Сонька. Она хотела посмотреть в бумажку с номером, но было не с руки.
Когда Сонька сунула узел на сиденье, бумажка куда-то делась, ветром гонимая, да и хрен с ней.
Сонька шмыгнула назад в дверь роддома.
Черная «Волга» осталась стоять на месте, ожидая кого-то.
И тут же пассажирка в черном платке на голове вышла из роддома и села в машину — которая тут же исчезла за поворотом.
В другой машине, стоящей подальше, тоже черной «Волге», водила спал честным шоферским сном.
23. История манто Киркорян
Когда этот водитель проснулся, на часах было двенадцать ночи. Указаний никаких не поступало. Ждать? Или уезжать? Водитель подумал-подумал и заснул опять.
Утром в положенное время, в полдевятого, он подал машину к подъезду.
Вышел праздничный, хотя и помятый шеф.
В машине запахло коньяком.
— Сын родился! — сказал шеф. — Сегодня ночью! Невзапно!
(Шеф иногда как-то чудно выражался.)
— О! Большое дело, — откликнулся водитель. — Поздравляю.
— Невзапно, понимаешь? Три девятьсот, пятьдесят два сантиметра.
— Большое дело.
— Вот, возьми. — Шеф положил на переднее сиденье хорошую бумажку.
— Да ладно, да что уж вы, — медленно сказал водитель и сунул деньги в карман.
— Выпей за его здоровье. Зовут Гришка.
— Я не пью, — как обычно, ответил шофер.
— Надо начинать, — как обычно, откликнулся начальник.
— Язва, — пояснил водитель.
— Тем более. Коньяк — лучшее излечение, понимаешь.
Поехали. Машина пришла к месту работы без пяти девять. Начальство не опаздывает.
В пять минут десятого, однако, к водиле спустилась секретарша. Его вызывал наверх шеф.
Начальник выглядел как-то странно:
— Тебе передали вещи? Шубу?
— Шубу? Каки вещи? Когда?
— Из роддома вчера.
— Нет.
— Ты что, отлучался?
— Я, — медленно сказал водитель, краснея, — простоял там до утра. У двери.
