В ней все кипело. Она выглядела как глубоко обманутый честный человек.
— И тебе, зачем это было все разыгрывать?
— Я ничего… Вы что. Как это я разыгрывала?
— Артистка. Родила на продажу, так?
— Нет. Это был ребенок у нас с мужем. Его родители его увезли на родину, они богатые.
— Спектакль. Есть женщины! Которые рожают на продажу. И одна уже села у меня. — Юрист похлопала белой рукой по столу. На пальцах было два кольца — обручальное и массивный перстень с рубином.
— Ну знаете ли! — гордо сказала Алина.
— Получила семь годочков.
Алина встала и потащилась вон из кабинета.
15. Киркорян. Разговор с мужем
Елена Ксенофонтовна тем временем, придя на работу, повесила манто на плечики в шкаф, песцовую шапку водрузила на настольную лампу, села за свой стол, нажала кнопку и попросила секретаршу принести ей чаю с лимоном.
Затем набрала номер:
— Грант, дорогой, вот я уже и на работе! Пришла. Приползла еле-еле из больницы.
— А что сказали?
— Ну что. Завтра меня кладут на сохранение… Я была у врача… У акушерки. Она волнуется.
— Что такое?
— Нет, ничего особенного.
— Нет, почему так она волнуется? Что еще случилось? Говори, мне некогда.
— Она говорит: вы преступница! Да, так сказала.
— Что сказала? Почему преступница? Что ты сделала? Что опять начинается?
— Нет! Сказала, вы преступница, потому что ну как же можно так с собой обращаться! Вы не бережете себя и работаете до последнего дня!
— А зачем это было? Кто просил работать? Что, в доме хлеба нет?
— Я специалист. Я не могла бросить. Как целый отдел будет без меня, надо все запланировать.
— Что планировать, вы там статистикой занимаетесь. Сбор данных.
— Ты не знаешь нашей специфики!
— Да знаю. Какие вы цифры там даете. Черт ногу сломит. Каждый год сев начат раньше прошлогоднего.
— Такие данные дают, мы ими и оперируем. Послушай. Но дело не в этом. Рожать в моем возрасте…
— Моя бабушка в пятьдесят родила. А тебе сорок.
— Это твоя! Она в горах живет! Свежий воздух, питание!
— Да у нее пять коров до сих пор, сыр делает чанахи! Сыну уже шестьдесят! Ни черта не работает. На дудуке играет, понимаешь. На все свадьбы зовут. Некогда ему. Бездельник дядя.
— Это у нее коровы, пойми. Свежее молоко прямо от травы. А мы в других условиях, врач говорит, что мне надо подстраховаться.
— А что такое опять?
— Да нет, ничего страшного. Уже подходит срок. Да…
— Вызову маму. Целый Дилижан с ней здоровается, детей приводят показывают.
— Ну зачем.
— Мне кажется, надо. Я вызвал.
— Я говорю, ну зачем было тревожить твою маму. Она же старенькая.
— У нас в семье нет стареньких.
— Не надо пока, не звони ей.
— Она уже едет.
— Ой, нет, что ты, зачем ей приезжать, Грантик. Я что, не справлюсь? И моя мама наготове, уже подрубает распашонки. Хотя я сказала, что до родов нельзя. Дурная примета.
— Извини, звонят.
— Не беспокойся, не надо твою маму, уже целый полк нянек, ха-ха-ха!
16. Алина. Смерть младенца
Утром Алина сидела, ожидая, когда принесут детей, пила воду из стакана.
Остальные мамаши кормили, молча и сосредоточенно, вперив глаза в своих детей.
Нянька приволокла последнего.
Алина спросила:
— А мне?
Нянька подошла вплотную. От нее несло перегаром.
— Умер твой мальчик, — тихо сказала она. — Все.
— Как это? — дернулась Алина.
Стакан упал на пол, но не разбился.
— Мне же в шесть их приносили!.. В девять сказали, что делают им процедуры…
— Да. Я в девять заступила, его кроватка пустая. Сестры сказали, унесли его на низ.
— Ничего не понимаю, — затрясла головой Алина. — Был же живой-здоровый. Ничего не понимаю.
— А, — махнула рукой нянька. Она близко придвинулась к Алине, склонилась над ней. — У нас в роддоме еще и не то бывает. Заражен роддом-то. Стафилококком. Его бы по-настоящему сжечь надо и построить другой. Ты, девка, беги отсюда, пока инфекцию не подцепила на всю жизнь. Мне тебя жалко. Я сама без мужа родила. Теперь сыну в тюрьму посылки вожу, двадцать килограмм одна, к окошку стою в очереди. А мать дома парализованная. Да. А ты… Отмучилась ты. Свободна теперь.
Она, кряхтя, нагнулась, подняла стакан и машинально опустила его в карман.
— А сын этой… Серцовой Маши? Жив?
— Жив, слава Богу. Но его пока не дают носить на кормление.
И тут Алина затряслась, уткнувшись в подушку.
Нянька придвинулась:
— Тише! Как будто ты ничего не знаешь. А то мне попадет. Унесли твоего сына, все. Кроватка пустая. Только не кричи.
Алина повернула к ней залитое слезами, улыбающееся лицо:
— У меня все хорошо, слышишь? У меня все хорошо!
И она завыла в голос.
— Ладно-ладно, больная. Успокойся. Сейчас схожу, сестра укольчик поставит тебе. Смотри только не кричи, не пугай мамок. А завтра пойдешь с Богом домой.
Ушла нянька.
Молодые мамаши, вытаращившись, смотрели со своих кроватей на Алину, стараясь как-то заслонить своих младенцев от ее плача. Дети их мирно сосали.
Одна, по соседству, вдруг тоже заплакала.
Алина била себя кулаками по голове, сморщившись, и рыдала, сама не зная почему, победными слезами.
Она уже любила своего ребенка больше жизни.
17. Смотрины в роддоме
А в кабинете у главврача сидели двое: солидный мужчина, по виду начальник, и молодой человек нездоровой наружности.
— Такое дело, — говорил старший, — мы знаем, что тут у вас одна девушка родила ребенка и хочет от него отказываться…
Главврач живо возразила:
— Вы опоздали. Ребенок у нее скончался.
— Скончался? Когда?
— Только что. Утром.
— Печально.
Помолчали.
— … но в целом это резко меняет ситуацию, — внезапно сказал старший, обращаясь к молодому. — Так… не могли бы вы с нею поговорить, чтобы она пришла сюда?
