Мария Бекетова в далеком двадцать первом будет подробно описывать обеды и уклад жизни в Шахматове. Писать и с трудом верить, что такое было… Что стояли на столе и воспринимались как нечто совершенно обычное эти блюда, что слуги с уважением относились к своим хозяевам, что… в общем было очень многое, о чем теперь можно не только не мечтать, но порою спрашивать саму себя, а было ли это? И все-таки очень хочется привести отрывок из ее воспоминаний, чтобы мы, сегодняшние, смогли в точности представить жизнь, которая была обыденностью для семейства Бекетовых и для Саши Блока.
«Шахматовский день распределялся так же как в городе: утренний чай, завтрак в час дня, обед в 6 и вечерний чай около 10, ужина не было… За чайным столом, покрытым белой скатертью, сидела… мать, облаченная в широкий капот из светлого ситца, с черной кружевной наколкой на голове, и разливала чай из большого самовара желтой меди… На столе были домашние булки, свежее сливочное масло и сливки… Отец пил чай из особой чашки, очень крепкий и сладкий с ложечкой домашнего варенья из черной смородины, которое подавалось в маленькой расписной посудине, привезенной из Троице-Сергиевой лавры… Большое значение придавалось подливе, в особенности соусам. К вареной курице с рисом, сваренным из лучшего сорта до мякоти, но непременно рассыпчатым, а не комком, подавали белый масляный соус с лимоном, слегка поджаренной мукой; к жареному мясу часто делали соус с маринованными рыжиками (пожалуй, даже в начале двадцатых годов! – В. С.) … были в ходу такие кушанья, вроде суфле из рыбы, дичи, всегда с особыми соусами… птица резалась длинными тонкими ломтиками (не в девятнадцатом ли году все это писалось? – В. С.), а не рубилось поперек костей… Мясо резалось тонко, непременно поперек волокон… Кухарок всегда брали хороших и с большим разбором, но характерно то, что при большой гуманности и даже доброте хозяев никому и в голову не приходило, что поздний обед в летнюю пору заставляет кухарку в жаркие дни целый день париться в кухне, да и вообще иметь мало свободного времени. Правда, при ней всегда была судомойка, так что от мытья целой груды посуды она была избавлена, но беречь судомойку тоже никто не думал. Прислугу отлично кормили и очень хорошо с ней обращались, но кухарка была завалена работой. Иногда было три тестяных блюда в день, например, вареники к завтраку, пирожки за обедом и сдобные булки к вечернему чаю. Горничной было гораздо легче, тем более что прачка нанималась отдельная. И все же надо сказать, что на шахматовских хлебах и деревенском воздухе прислуга всегда поправлялась и была обыкновенно веселая. Кухарка в нашей семье считалась лицом очень важным, так как хорошей еде придавалось большое значение…»
Саше здесь, на природе, было очень хорошо. Именно в Шахматово он приглашал наиболее близких друзей, это было своего рода обрядом посвящения, показателем особой степени родства. И после… Блок приезжал сюда зализывать душевные раны и восстанавливать душевное равновесие. Поняв всю ценность этой маленькой усадьбы, мы сможем оценить, что значила для него ее потеря. Для Блока рухнул не просто мир, он потерял стержень, на котором до сих пор держался, не осталось ничего, что бы не осквернили и не разрушили.
Однако время шло, Саша поступил в гимназию, которая находилась неподалеку от новой квартиры его отчима – полковника Кублицкого, располагавшейся в казармах лейб-гвардиии Гренадерского полка, рядом с Ботаническим садом. Мальчик не тяготился новым укладом жизни, скорее гимназические будни его забавляли. Он легко ладил с одноклассниками и чувствовал себя почти взрослым. Причем настолько, что в четырнадцать лет решил стать редактором домашнего журнала «Вестник». Бабушка сочиняла стихи и поэмы, мать – сказки, а дед занялся иллюстрациями. Казалось бы прекрасное, безоблачное детство. Тогда почему, вспоминая о нем много лет спустя, поэт напишет: «Давно тайно хотел гибели». Тайно-то тайно, но окружающие – из тех, что прозорливей, – видели это. Видели и слышали… Так, в другом дневнике, который в течение многих лет вела родная тетка Блока Мария Андреевна Бекетова, в записи от 13 августа 1904 года читаем: «Упорно говорит, что… гибель лучше всего». Возможно, уже тогда юный Саша Блок начинал «программировать» себя на гибель. Тем более что его товарищ по гимназии Николай Гун, которого приятели звали Кокой – юноша, по свидетельству одной наблюдательной современницы, «то веселый, то задумчивый, с ярким румянцем и болезненно худым лицом год назад покончил с собой». Блок посвятил ему два стихотворения. Одно – без названия – в начале 1898 года, другое – четыре года спустя, и вот там-то уже название было. «На могиле друга» называется это восьмистишие. Под ним дата написания – 22 января 1902 года. Двумя днями раньше, 20 января, Гун застрелился. Не побоялся умереть в пути, вернее, в начале пути – всего на два года был он старше поэта, который пообещал догнать его. «Я за тобой, – писал он, – вскоре за тем же сном в безбрежность уплыву». Однако до того, как Блок станет со всех сторон рассматривать мысль о самоубийстве и точно новый костюм примеривать на себя, еще несколько лет.
Тем временем в доме Бекетовых все шло в привычном русле. Продолжался и даже вышел на новый виток культ Сашуры. И хотя мальчик взрослел, родные предпочитали этого не замечать. Только одна Мария Бекетова как-то обмолвилась: «Странно, что Сашура совсем не увлекается девочками. Они его не интересуют. А уже пора бы…» Действительно пора… Много лет спустя Любовь Дмитриевна напишет: «Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет это – платная любовь и неизбежные результаты – болезнь. Слава богу, что еще все эти случаи в молодости – болезнь не роковая. Тут несомненная травма в психологии. Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безликая, купленная на [одну ночь] несколько [часов] минут. И унизительные, мучительные страдания… [Даже] Афродита Урания и Афродита площадная, разделенные бездной… Даже К. М. С. – не сыграла той роли, которую должна была бы сыграть; и она более „Урания“, чем нужно бы было для такой первой встречи, для того, чтобы любовь юноши научилась быть любовью во всей полноте. Но у Блока так и осталось – разрыв на всю жизнь».
Вот и получилось, что физическая близость в понимании Саши – это что-то грязное, отчего еще и болезнь случается. Это нужно по необходимости, по зову плоти, но уж никак не души. Но вот наступает 1897 год, когда Блок с матерью и тетушкой едет в Бад-Наугейм, водный курорт в Германии, где дамы намереваются лечить сердце и нервы.
Глава 3
Первая любовь
Первая любовь – важнейшее событие в жизни любого человека. Трогательное и… ранимое чувство. Поэтому к нему нужно относиться трепетно и бережно, чтобы, не дай бог, не травмировать душу юного влюбленного. Но в случае с Блоком все пошло по самому худшему сценарию, и именно в этом увлечении нам следует искать ответы на весьма каверзные вопросы, которые задает исследователям личная жизнь поэта и его своеобразное отношение к женщинам.
Мы вполне можем себе представить гимназиста, который впервые выехал с тетушкой и маменькой за границу. Юношу с очень тонкой нервной организацией, романтика и восторженного мечтателя. И вот на одной из прогулок, когда он покорно нес за маменькой и тетушкой пледы и зонты, он неожиданно для себя самого, увидел Её. Увидел и остановился, пытаясь совладать с бешено стучащим сердцем. У Сашуры в то мгновение перехватило дыхание, так была хороша эта женщина. Звали ее – Ксения Садовская. Красивая темноволосая дама с точеным профилем, чистыми синими глазами и протяжным голосом. Ей было тридцать семь лет. Да, да – та самая К. М. С., о которой много лет спустя напишет Любовь Дмитриевна.
