Сначала уверенность, а после неумолимо тающая надежда, что большевики не протянут до весны, не оправдалась. Ленин угнездился всерьез и надолго. Погром, бунт – то, что началось как взрыв, яростный и пьяный кураж, перешло в угрюмый каждодневный террор. Террор стал хребтом политики новой власти. Ее сутью и целью. Ленин сознательно разжигал ненависть масс, умело баламутил темную русскую душу – вождь пролетариата готовил Россию к великой гражданской бойне. К великой и небывалой крови. Никогда раньше русских не натравливали друг на друга с таким бешеным азартом и бесовским умением.
Смерть буржуям! Революционные отряды расстреливали на месте каждого подозрительного: офицерская выправка, кавалерийские сапоги, пенсне, шляпа – какие еще нужны доказательства? Матросня отлавливала юнкеров, забивала насмерть студентов, гогоча, насиловала курсисток. Страшный дремучий зверь вылез из берлоги, он уже вкусил человечины, уже охмелел от горячей крови. Но Апокалипсис только начинался.
Российская империя, даже лишившись императора, не собиралась добровольно подставлять шею под топор новой власти. В декабре семнадцатого генерал-адъютант Алексеев организовал первый белогвардейский отряд – Союз офицеров, в начале января был опубликован манифест Добровольческой армии: «Новая армия будет защищать гражданские свободы, чтобы позволить хозяевам русской земли – русским людям – выражать через выбранное Учредительное собрание свою верховную волю». Знамя армии – красно-сине-белый триколор, герб – двуглавый орел. Единственная цель – свержение диктатуры большевиков и установление демократически выбранного Учредительного собрания. Белое движение сплотилось на основе принципа «Великая, Единая и Неделимая Россия» и объединило социалистов, демократов, патриотическую часть офицерства, либералов и монархистов. Всех противников красной идеологии «грабь награбленное» и «братства рабочего интернационала».
Судьба России решалась на юге. На Дону, на Кубани казачество поддержало Белое движение, в апреле была сформирована Донская армия под командованием генерала Краснова. Атаман происходил из старейшего казачьего рода, в четырнадцатом году он стал одним из первых героев войны и был награжден Георгиевским оружием за то, что, лично ведя свою сотню под пулеметным огнем, захватил станцию Любичи и взорвал железнодорожный мост, отрезав путь отступающему противнику. До этого Краснов дрался в Японской войне, в качестве военного корреспондента освещал боксерское восстание в Китае. Современники отмечали динамичный стиль и живой язык его статей. Впоследствии, в эмиграции, он опубликует сорок одну книгу – романы, сборники рассказов, два тома воспоминаний. В 1945 году англичане выдадут его Сталину, и через два года атамана повесят во дворе Лефортовской тюрьмы. Это случится через тридцать лет.
А сейчас на штабных картах генерала Краснова главным центром притяжения был Царицын: генерал планировал рассечь части большевиков комкора Саблина, отрезать их от основных сил на Северном Кавказе и оставить на растерзание Добровольческой армии генерала Алексеева, наступающей с запада.
Нависая над картой и уперев загорелый кулак в стол, Краснов толстым карандашом обвел левый фланг обороны противника.
– Ударим тут! У Саблина нет боеприпасов, пойдем лавой, стремительно, неожиданно. Сомнем и раздавим, – с веселой злостью генерал ткнул карандашом в карту, грифель хрустнул и сломался. – Из Новороссийска на помощь Саблину идут матросы. Мы должны их упредить. Захватить Царицын любой ценой! Любой, господа!
Стремление Краснова к Царицыну объяснялось не только его военно-стратегическими целями. Царицын был крупным военно-промышленным городом и важным узлом железнодорожных и водных путей. Волга связывала Царицын с Астраханью, Красноводском и Баку. А Баку – это нефть, Красноводск – азиатский хлопок, Астрахань – рыба. Через Владикавказскую железную дорогу Царицын связывался с Кубанью и Северным Кавказом, богатыми хлебом, мясом, шерстью.
На станции Южная-узловая власти не было никакой. Тут и в смирные времена начальству не очень-то кланялись. Одно слово – вольница: вокруг на все четыре стороны простиралась степь, оттуда тянуло теплой травой, сухим ветром. Пахло казацкой волей. Свободой. Вчерашняя власть, покачиваясь, болталась на фонарном столбе. Командира красногвардейского заслона, тощего белоруса с отрубленным ухом, повесили по недоразумению, приняв за начальника станции. Сам начальник станции пропал неделю назад.
Южная-узловая жила своей жизнью: цыганские таборы растерзанных эшелонов (пассажирскими их можно было назвать весьма условно) прибывали на станцию, прокопченные паровозы изрыгали тучи жирного дыма, грозно свистели. Ловкие и чумазые, как черти, кочегары заливали в тендер воду, засыпали сверкающий черными алмазами антрацит. Расписания не было, все происходило само собой.
Покатил товарняк, осипший голос каркнул над толпой:
– Пять минут. Зимовники – Ремонтная. Царицын! Стоянка пять минут!
На перроне началась свалка. Загремели засовы, с грохотом раскрылись двери вагонов. Народ попер. Свирепые бородатые фронтовики с медвежьими лицами, крестьяне, прямо по их головам, по засаленным картузам и мятым фуражкам, лезли бабы с мешками.
Платон Каширский протиснулся к двери.
– Эй, комэск, лови швартовый. – Веселый матрос вытянул руку и рывком втянул Платона в вагон.
– Спасибо, братишка! Из Новороссийска?
– С Черноморской флотилии. Линкор «Ермак».
– В Царицын?
– Куда ж еще!
Состав дернуло. Бабы заголосили, кто-то зарычал и хрипло заматерился, паровоз зашелся тревожным свистом, перекрыв гам. Платон снял с плеча вещмешок, опустил на пол. Привычным жестом проверил кобуру – «наган» на месте. Люди, горячие, пропахшие потом и паровозной гарью, стояли плотно, впритык. Кто-то сильно и жарко сопел в шею. Состав, стуча колесами и весело пыхтя, набирал скорость. В раскрытую дверь вместе с клочьями горького дыма врывался густой степной дух, смесь сухой травы и летней пыли. Мелькали верхушки деревьев, просвистывали телеграфные столбы и семафоры.
– Ах ты мухоблуд корявый! – взвился бабий голос. – Слямзил! Вытащил! Как есть вытащил!
– Че? Че вытащил?
Народ заволновался.
– Кошелек!
Красная баба с потным круглым лицом вцепилась маленькой птичьей лапой в ухо невзрачного рыжего мужика, похожего на запойного дьячка.
– И-и-у! – взвыл дьячок. – Куелда, твою мать! С тыну рухнула?
– Я те покажу! – Красномордая наотмашь влепила ему кулаком в лицо. – Куелда! Кошелек вертай!
У рыжего дьячка из ноздри брызнула струйка крови. Два решительных бородатых солдата сграбастали его, рыжий, отплевываясь, попытался вырваться. Куда там – служивые знали дело туго. Народ подался от них.
– Деньги пусть вертает! – страстно визжала баба. – Деньги!
Солдат заломил дьячку руки, другой несколько раз коротко и хлестко ударил его по лицу. Голова рыжего мотнулась назад, озираясь дикими глазами, он попытался вырваться, кто-то из толпы влепил ему в челюсть. Солдаты подхватили его, топоча подтащили к дверям. Толпа, теснясь, расступилась.
