Тем же днем командир эскадрона подполковник Нестерович собрал солдат и объявил, что царь Николай Романов отрекся от престола. Что в Петрограде создано Временное правительство, которое будет управлять страной до созыва Учредительного собрания.
– Солдаты! Герои Керманшаха и Синнаха! – Нестерович волновался, но старался говорить уверенно. – Мы все – и я, и вы – мы воины России. И пусть она называется империей или республикой, она остается нашей родиной. На верность которой мы присягали!
Голос осекся, он точно задохнулся. Кавалеристы хмуро молчали.
– Для русского солдата и офицера нет высшей чести, нет большей славы, чем защита святой Руси. И неважно, какое правительство будет у власти, все свои силы мы должны направить на выполнение священного солдатского долга.
Нестерович снял фуражку, вытер лоб.
– Наш священный долг – разбить Германию. Победа близка, враг обескровлен. Немец отступает по всем фронтам. Но и наши силы истощены, и именно сейчас коварный враг пытается поразить нас злодейским ударом в спину. В этот тяжелый для России час Германия наводнила нашу страну шпионами. Агитаторы и подстрекатели, подлые иуды земли русской, будут призывать вас сложить оружие. Капитулировать! Стать дезертирами! Они будут врать вам про классовые интересы, про солидарность с крестьянами и рабочими Германии. Не верьте им! Их цель – посеять смуту, обезоружить и захватить Россию.
Подполковник надел фуражку. Поправил за козырек, приложив указательный палец к кокарде.
– Солдаты! Воины святой Руси! Ваш долг – защищать страну от врага! Не вмешивайтесь в бунт, не лезьте в революцию! Сохраняйте полное повиновение своим командирам. Только так мы доведем войну с немцами до победного конца! Только так мы…
Пароходный гудок густым басом перекрыл конец фразы.
Солдат погрузили под вечер. В гулких трюмах было душно, где-то рядом нервно всхрапывали кони. Пароход оттолкнулся от причала и устало двинулся в путь. Домой, домой – наконец домой! Дотемна драгуны спорили, ругались – обсуждали новость: в целом можно было сказать, что Нестерович их не очень убедил – войну эту объявил царь, а раз нет царя, то и войне конец.
Родина встретила героев штормом в семь баллов. До порта Баку оставалось всего три часа ходу. Неожиданно свинцовая муть затянула все небо, стало темно как в сумерки. Всем приказали спуститься в трюмы и задраить люки. Волны били в борт, обрушивались на палубу. Корабль, неуклюже переваливаясь с боку на бок, стонал и дрожал всем корпусом. Иногда взбирался на какую-то немыслимую высоту и, замерев на миг, неизбежно ухал в кошмарную бездну. Обшивка скрипела, казалось, вот-вот пароход начнет трещать по швам. Кони нервно приседали, храпели и ржали, били в железный пол копытами. Солдаты молились, торопливо крестясь; от вони, духоты и качки многих рвало. Дед и Буденный сидели на полу, расставив ноги и уперев спины в клепаный борт.
– Ну и душегубка! Задыхаюсь, Платон. – Взводный стер пот с лица ладонью. – Сил нет…
Мой дед видел, как Буденный открыл люк и выбрался на палубу. Корабль кинуло вбок, крышка люка захлопнулась; и тут же сверху обрушился шквал воды. Дед услышал крик, это кричал взводный. Дед вскочил, перебирая руками по стенке трюма, он быстро добрался до люка. Откинув крышку, вылез на палубу.
Взводного на палубе не было.
Каспий бушевал, по морю бродили серые-зеленые горы, ветер срывал белую пену с их макушек. Буря трепала снасти, свистела и завывала, волны перекатывались по палубе, вода пенилась и сбивала с ног. Дед вцепился в поручень. Рукавом вытер лицо, огляделся, хрипло окликнул взводного, но новая волна накрыла его. Сквозь грохот шторма услышал голос.
– Тут я! – Буденный, вцепившись в фальшборт, натянутый по краю палубы, уже висел за бортом. – Висю!
– Держись! Я мигом!
Дед по-крабьи короткими перебежками вдоль полубака добрался до фальшборта. Ухватив взводного за гимнастерку, рывком выдернул его на палубу.
– Чуть не утоп! – крикнул Буденный, спускаясь в трюм. – Вот была бы потеха!
В Баку пришли лишь под утро. Началась спешная выгрузка: из штаба доставили приказ – полк сегодня же должен отбыть в Тифлис по железной дороге. Почему в Тифлис? Почему сегодня же? Этого не знал никто, похоже, даже офицеры. Драгуны, вымотанные штормом, седлали лошадей и зло матерились.
Полк построился. От порта до вокзала было версты три. С гор дул упругий ветер, известковая пелена висела над городом, застилала горы и мутное, хворое солнце. Пыль белой пудрой садилась на лица, одежду, гривы и крупы коней. Пыль была повсюду – хрустела на зубах, лезла в глаза, першила в горле. Пирамидальные тополя вдоль кладбища качали поседевшими кронами, серая трава казалась мертвой, точно вырезанной из оберточной бумаги.
Баку походил на сон, тревожный и дурной, такие снятся больному в лихорадке. По городу, запрудив улицы, двигались мрачные толпы с флагами и лозунгами. Пронзительно свистели мальчишки. Полк добрался до железнодорожной станции. На привокзальной площади с высохшим фонтаном посередине проходил митинг, слушатели карабкались на кованые ограды и фонари, лезли через решетку сквера. Гудки маневровых паровозов и лязг буферов заглушали крики ораторов. Пыльный ветер трепал красные флаги – их было много, доносил обрывки фраз и отдельные слова. Чаще всего до кавалеристов долетало слово «свобода».
Про свободу и братство кричал на перроне тощий парень со злым вороньим лицом. Забравшись на крышу вагона, он размахивал смятым картузом и призывал солдат «воткнуть штыки в землю и воротиться до хаты». Из петлицы его пиджака торчал кусок красной ленты. Шла погрузка полка, лошади, одуревшие от вчерашней качки, недовольно всхрапывали, драгуны хмуро поглядывали на парня – до хаты воротиться хотелось всем. Парень убеждал, мрачные солдаты недовольно отмахивались, заводили коней по вагонам. Подхорунжий Ельников, следивший за погрузкой, подъехал ближе, привстал в стременах, точно хотел получше разглядеть агитатора.
– Братцы! Ведь свобода! Конец войне! – сорванным голосом крикнул ему парень.
Расстегнув кобуру, подхорунжий вытащил револьвер и выстрелил в парня. Тот молча согнулся и покорно, как мешок, упал на перрон.
Эшелон объявили литерным, мы гнали без остановок. Гнали как безумные, точно боялись опоздать куда-то. Паровоз в каком-то буйном азарте врывался в тоннели, яростно грохотал по мостам, жирный дым черной лентой несся из трубы, а после оседал грязными клочьями, сползая по скалам. Мой дед стоял в тамбуре и курил. Дверь в соседний, офицерский, вагон была открыта. Оттуда доносились голоса, звон посуды. Там пили чай.
– Помилуйте, господа, что значит «отмена сословий»? – Дед узнал голос хорунжего Долматова. – Я теперь должен обращаться к рядовому «ваше благородие»?
– Да погодите, корнет, вы про солдатские комитеты слыхали? – перебил его кто-то. – Теперь эти свинопасы будут обсуждать решения командиров, будут утверждать их или отклонять – представляете себе такую армию?
– Что?! Шутить изволите?
