Необходимо было ответить более сильным психологическим ударом. Что делать? Выставить пулеметы? Загнать слабодушных за решетку? Нет, закрыть границу Кутепов уже не мог. Надо было найти что-то другое. И это было найдено. Он отпускал всех, давая три дня полной воли, с двадцать третьего по двадцать седьмое мая. Теперь не действовали никакие приказы. Все внешние скрепы были сняты. Оставалась только внутренняя привязанность русского человека к своим богам, — православию, Родине.
Три дня лагерь бушевал. Волна усталости и своеволия наталкивалась, била по традиционной русской крепости. Двадцать седьмого мая все было кончено. Ушло две тысячи человек. Всего две тысячи.
Кутепов победил окончательно в этом самом трудном поединке, где не имела никакого значения воинская дисциплина. Возможно, ему помогли Скобелев, Храм Христа Спасителя, скромные иконы палаточных галлиполийских церквей? Сны о России?
С двадцать восьмого мая корпус снова зажил по законам армии. Но это был выздоровевший корпус. Снова были учения, караулы, работа. Действовали шесть военных училищ, классическая гимназия. Действовали штаб-офицерские курсы, офицерские курсы при Константиновском военном училище, Военно-образовательные курсы при Корниловском полку, Курсы для младших офицеров Марковского полка, Курсы ротных командиров, Офицерская артиллерийская школа, Обер-офицерские артиллерийские курсы, Курсы офицерской кавалерийской школы, Офицерская инженерная школа, Радиотелеграфная школа, Военно-административные курсы, Курсы для подготовки воинских начальников, Гимнастическо-фехтовальная школа, Высшие образовательные курсы, Курсы иностранных языков, Бухгалтерские курсы, Технические курсы, Курсы телефонного и телеграфного дела, Радиотелеграфные курсы, Курсы теории двигателей внутреннего сгорания, Курсы конструкции мостов.
Корпус стал учебным корпусом.
Кутепов делал все от него зависящее, чтобы молодежь получала образование. В силу своей скромности он не призывал никого учиться, а помогал организовывать учебу. Благодаря ему в Прагу в университет направили сто русских юношей из Галлиполи. Он буквально заставил их принять, втиснул в европейские аудитории. Должно быть, Кутепов вспомнил тогда далекую пору своей молодости, когда он на свое жалованье давал образование младшим братьям и сестрам.
О приказе № 323 в лагере помнили все. Еще слишком мало прошло времени. И угроза военно-полевого суда была не пустой.
В скором времени в этом убедились. Был отдан под суд сорокапятилетний полковник Петр Николаевич Щеглов. Он был кадровый офицер, окончил Николаевское инженерное училище в 1897 году, служил в саперных и железнодорожных частях, в 1918 году сформировал Добровольческий железнодорожный отряд и присоединился к Добровольческой армии. Он был старше Кутепова и многих генералов.
Полковник надломился, не выдержав лагерной жизни. Он записался в беженцы, чтобы свободно покинуть Галлиполи на первом пароходе. Но пароход не пришел, и полковник остался здесь навеки.
Его вина не вызывала ни у кого сомнений. Она видна из его собственных показаний: "…Последнее время… при самом обыкновенном разговоре, невольно для себя перехожу быстро в горячий спор и сильно повышаю голос чуть не до крика. О генерале Кутепове я действительно говорил как ходящий слух, что он получает жалованье 200 лир в месяц, что имеет стадо баранов и состоит пайщиком Московского кооператива — гарнизонной столовой. О генерале Врангеле говорил, что по слухам он имеет мануфактурный магазин в Константинополе на улице Пера, и о других генералах, которые все обеспечили себя предприятиями. Мы же все офицера до сих пор ничего не можем создать и остаемся нищими. Касаясь политического положения нашей армии во время генерала Деникина, я говорил, что было бы гораздо лучше принять посредничество Англии войти в соглашение с большевиками для того, чтобы остаться в Крыму и там организовать свое маленькое государство, где и ожидать дальнейших событий… Я не помню, чтобы я говорил, что настоящая Русская армия — есть Красная армия, но что я недоволен только порядком в нашей армии, когда старшие офицеры должны служить рядовыми, а вчерашние гимназисты командуют полками и выше, каковое неудовольствие возникает не только у меня, но у всех старших офицеров и что большинство офицеров с высшим образованием и кадровых служит сейчас в Красной армии потому, что Добрармия их оттолкнула. По приезде в Галлиполи я случайно попал в армию, будучи записан на пристани. Хотел же остаться только беженцем, никому не мешая действовать в желательном направлении. Больше добавить ничего не могу.
Полковник Щеглов".
Бедный Петр Николаевич надеялся, что суд простит его невольные прегрешения против строгих порядков нищенствующего галлиполийского ордена. Да, он отказался от армии, по-обывательски повторял слухи, которые не имели под собой никаких оснований, поспорил с молодыми офицерами, а они посчитали себя оскорбленными… Какая ему полагалась кара?
Умышленно распространял заведомо ложные слухи, явно порочащие и подрывающие авторитет и доверие к высшим военным начальникам, вел разговоры, возбуждающие сомнения и убивающие веру в дело Армии, чем мог вызвать беспорядки и волнения в войсках. А за это одна кара — смертная казнь через расстреляние.
Свидетелями на суде были молодые офицеры: штабс-капитан Марковского пехотного полка Алексей Клементьевич Смола-Смоленко, подпоручик Марковского конного дивизиона Сергей Владимирович Гринев, штабс-капитан Алексеевского пехотного полка Николай Алексеевич Лентуков. Все они годились в дети полковнику Щеглову.
Тридцатого июня приговор был объявлен. Прошение о смягчении приговора Кутепов оставил "без уважения".
В ночь на первое июля, в самую глухую пору, в два часа двадцать минут Щеглова расстреляли.
Его не могли пощадить. И дело не в личной оскорбленности командира корпуса, у которого не было никаких сбережений, а всех привезенных рублей хватило для обмена на несколько лир. Дело в той незримой черте, которую нельзя было преступать, ибо за ней начинался развал.
Кутепов понимал, какой грех он взял на себя, но в его душе не было сомнений, на чаше весов тысячи жизней легко перевесили одну.
Наутро после казни несчастного полковника продолжилась будничная жизнь корпуса и продолжилось строительство памятника.
Жарким утром шестнадцатого июля памятник был открыт и освящен.
Когда сняли брезент, открылся мрачно-величественный каменный курган, увенчанный белым четырехконечным мраморным крестом. На белой мраморной доске сияли золотые буквы:
"Упокой, господи, души усопших.
1-й Корпус Русской Армии — своим братьям воинам в борьбе за честь Родины, нашедшим вечный покой на чужбине в 1920–1921 гг. и в 1854–1855 гг.
Памяти своих предков-запорожцев, умерших в турецком плену".
Надпись повторялась на турецком, греческом, французском языках.
У кладбища выстроились войска с развернутыми знаменами, оркестр играл марши.
Во время торжественной службы священник отец Миляновский произнес такое сильное слово, что многие, на чьих глазах здесь, на этом холме, отпевали умерших, почувствовали особый смысл происходящего. Седой, в горящем на солнце облачении, вздымая в руках крест, священник говорил:
