Ура! Окопы очищены!
И все. Сейчас его поднимут и понесут. Несут. Он еще на что-то надеется, но нет, чудес не бывает. Он ранен, рана тяжелая… Полегло две трети его роты.
Но прорыв закрыт. Позиция за нами. Слава Богу!
Эта инициатива Кутепова остановила успех немцев и задержала на несколько часов наступление целой Баварской дивизии. О Кутепове заговорили в Гвардейском корпусе. За петриловский бой он был награжден орденом Святого Георгия.
Вскоре, двадцатого августа был убит капитан Баранов, командир Государевой роты, не пригибавшийся и не ложившийся при перебежках, ибо считал, что коль у него на погонах царские вензеля, он не имеет права кланяться пулям.
Кутепову было суждено его сменить.
А пока его везут в госпиталь, где он знает, будет много молодых хороших русских людей, которым отрезают руки и ноги, которым не страшно умирать, и хочется жить, и они смотрят, смотрят на сестер милосердия с кроткой улыбкой, веря, что их не забудут, или же, когда впадают в беспамятство, стонут в бреду слова полкового марша, как выстонал их смертельно раненый еще в первом августовском бою 14-го года преображенец Чернявский.
Солдат выбывало много-много больше. Это иной мир, еще близкий офицерам, но уже отдаляющийся.
Бой за боем уходили отборные защитники империи, на смену им трудно было найти достойных. Начинали войну дворяне, десятилетиями воспитывавшиеся в кадетских корпусах и юнкерских училищах, заканчивали — прапорщики ускоренных выпусков, вчерашние гимназисты, реалисты, студенты, чьим политическим идеалом была буржуазная республика.
Об офицере первого типа писал генерал Краснов так: "Лежа в ста метрах от противника спокойно говорил по телефону батальонному командиру: "Достреливаем последние патроны. Нам остается одно: встать и атаковать". Или: "Прошу прислать заместителя, я убит".
Но Кутепову еще рано погибать. Убьют осенью 1916 года Штукатурова, сметет огнем сотни тысяч русских героев, а "черный капитан" останется жив.
Во время Брусиловского прорыва в тяжелых боях на реке Стоход, где была растрачена гвардия, Кутепов отличился. Гвардия атаковала на открытых пространствах хорошо укрепленные позиции, идя по болоту по колено в воде, лишенная возможности даже прилечь, не то что окопаться.
Она славно дралась и гибла, не зная, что вскоре за ней отверзнется зияющая пустота.
Особенно памятным для Кутепова был бой седьмого сентября.
Накануне весь день до рассвета гремела артподготовка, а в пять часов утра Семеновский и Измайловский полки атаковали и выбили немцев из нескольких рядов укреплений. Однако между полками образовался довольно значительный разрыв, с правого же фланга семеновцев не поддержали соседние части. Поэтому следующая фаза боя — за противником. Он проводит две стремительные контратаки, обходя семеновцев справа, а измайловцев слева.
Контратаки отбили, употребив резервы. Но наметилась третья контратака на северную опушку Свинюхинского леса, в тыл измайловцам и введенному в дело Егерскому полку.
Дошел черед до Кутепова. Он стоял на этом участке со своим 2-м батальоном. Его и выдвинули исправлять положение.
Гвардейские цепи быстро пошли вперед. Редко кто видел такую стремительную атаку. Она была красива и ужасна, как борьба человеческого духа со страхом смерти. Едва передовая цепь показалась на горизонте, тяжелые и легкие батареи неприятеля открыли заградительный огонь, отрезая Кутепова от леса. Цепи шли словно по огнедышащей горе, безостановочно, ни разу не нарушив уставного порядка выдвижения под артиллерийским обстрелом. Батальон все время лавировал, уходил от разрывов, как будто действовал на смотру. Кутепов шел в середине, управляя всем движением.
Он ударил во фланг наступающим немцам, они отхлынули назад, и батальон наконец полностью очистил лес, довершив прорыв фронта.
За этот бой Кутепова произвели в полковники и наградили Георгиевским оружием.
Он достиг своего зенита.
Брусиловский прорыв закончился, положение выровнялось, войска укреплялись, устраивались, ожидая, что на будущий год война наконец переломится.
В осеннюю пору в рукописном журнале преображенцев появился посвященный Кутепову рассказ. Он назывался "Военачальникова находчивость" и раскрывал добродушную привязанность молодых офицеров.
"Военачальник некий, отменной храбростью и находчивостью в делах против неприятеля неоднократно отличавшийся, таковые свои качества и в обстановке штильштанда (затишья. — Авт.) не преминул проявить.
На ассамблее находясь, девицу некую нрава приветливого, Феодорой Ивановной именуемую, на вальс пригласивши, оной девице столь великое кружение головы учинил, что не в силах будучи на ногах сдержаться, девица сия вовсе к нему припала и отдыха для к креслу подвести себя попросила.
Таковой слабостью, однако, не смущенный военачальник строго приказал: выше голову, тверже ногу, — каковыми словами девицу подбодривши, конфуза и нареканий счастливо избежал".
Вот и весь рассказ. Как будто гусарский полк стоит где-нибудь в провинциальной простоте — и шутят, и веселятся, и верят в свою звезду.
А идет осень шестнадцатого года. Скоро — конец!
Следует, конечно, пояснить, что вопреки расхожему и укрепившемуся после 1917 года мнению, будто Россия проиграла войну, по результатам кампании 1916 года она как никогда была близка к победе: войска снабжались хорошо, военные заводы производили пушек в десять раз больше, чем к началу войны, снарядов в сорок и т. д.; армия одержала огромную победу в Брусиловском наступлении; на Кавказе она глубоко проникла на турецкую территорию, на Анатолийское плоскогорье; финансы находились в удовлетворительном состоянии.
Но Россия была больна усталостью от войны.
Вот и все. Имперский занавес опускается. Тени Петра Великого, Екатерины Великой, Потемкина, Суворова, Державина, Пушкина скорбно стоят в глубине российской сцены.
Вперед выходят другие фигуры: Гучков, Милюков, Керенский. Наконец-то они несут "общественности" подлинную свободу, наконец-то они сбрасывают опостылевшее, враждебное самодержавие и поворачиваются к безмолвствующему народу.
Может быть, их замыслы возвышены. Но что народу до них?
Они обратились к народу с призывом равенства и братства. Народ попрежнему молчал.
И вдруг отозвался совершенно диким, звериным рыком:
Эх! Эх! Эх!
Эх, жил бы, да был бы,
Пил бы, да ел бы,
Не работал никогда!
Жрал бы, играл бы,
Был бы весел завсегда!
Но эта солдатская частушка, которую с омерзением приводят Бунин и генерал Краснов, всего-навсего усмешка, слова. На деле было еще страшнее. Никогда еще не видела Россия столько злобы и преступлений, как в год торжества свободы и демократии.
Господа Гучковы и Милюковы были сбиты с ног вдруг вздыбившейся русской почвой.
