Мне трудно передать свое разочарование, ведь я вложил столько времени и сил в то, что — как я надеялся — должно было стать великим переворотом в шахматах. Я чувствовал, что команда IBM предала свои идеалы — те самые идеалы научного поиска, которые и заставили меня присоединиться к их эксперименту в 1989 году, когда я впервые сыграл с Deep Thought. Тогда я встретился с командой и был впечатлен ее амбициями и преданностью делу. Во время первого матча в Филадельфии между нами царило глубочайшее взаимное уважение. Но накануне реванша я со всей ясностью осознал: IBM не хочет моего уважения и партнерства — она хочет моей головы.
Мне вновь и вновь напоминали, что я поставил свою подпись под правилами матча, а потому не могу жаловаться на то, что устроители исполняют их буква в букву. В частности, это касалось моей просьбы предоставить мне тексты всех партий, сыгранных Deep Blue за истекший год. Перед первым матчем я легко получил такие тексты, хотя их было немного. Но перед матчем-реваншем мне лаконично заявили: никаких текстов нет и не будет. Мы знали, что Бенджамин, Ильескас и другие сыграли с Deep Blue множество тренировочных партий, но IBM больше года намеренно не выставляла свою машину на публичные соревнования. Позже выяснилось, что мы недооценили число гроссмейстеров, принявших участие в проекте. Моя Профессиональная шахматная ассоциация балансировала между жизнью и смертью, а IBM благодаря мне давала работу многим моим коллегам. Нам сказали, что, поскольку тренировочные партии не были официальными, по правилам матча-реванша компания не обязана делиться со мной информацией о них. Я не получил текста ни одной партии.
Когда я сообщил об этом на пресс-конференции перед матчем, Тан заявил, что в таком случае я должен буду прислать им тексты всех моих тренировочных партий с другими компьютерами. Хотя за минувший год я сыграл в турнирах десятки партий, сведения о которых находились в свободном доступе, я немедленно ответил, что готов передать тексты всех моих партий с программами Fritz и HIARCS. Но дальше этого разговора дело не пошло, и Deep Blue остался для меня черным ящиком до начала матча. Другая моя уступка в итоге обернулась против меня. После филадельфийского матча я знал, как изнурительно играть с машиной в классические шахматы, и хорошо понимал, что мне потребуется как можно больше времени на отдых в партии против соперника, который вообще никогда не устает. Но вместо того, чтобы настоять на дне отдыха накануне финального поединка, я безрассудно согласился на два дня передышки сразу после 4-й партии — в таком случае 5-я и 6-я партии могли быть проведены в выходные дни, что, вероятно, давало возможность повысить посещаемость матча и расширить его освещение в СМИ. Я совершил ошибку, которая дорого мне обойдется.
Пресс-конференция стала для меня вторым тревожным звонком, предупредившим о том, что эксперимент закончен и дружескому состязанию положен конец. Больше не было никаких совместных обедов, никаких приятельских разговоров о предстоящей партии, как во время первого матча. Я понял, что заблуждался, наивно веря в добрую волю своих соперников, и внезапно словно прозрел. Поэтому, когда меня спросили, что будет, если я проиграю матч, я ответил: «Тогда нам придется провести еще один — на справедливых условиях». Это был довольно резкий ответ, но только теперь передо мной открылась истинная картина. Я злился на себя за то, что так легкомысленно отнесся к правилам и другим договоренностям. Мне просто не приходило в голову, что после первого матча ситуация может настолько измениться. Я мог только надеяться, что вся эта скрытность и враждебность не повлияют на то, что будет происходить за шахматной доской.
Это было еще одним неверным предположением, поскольку IBM, стремясь победить любой ценой, решила добиться этого довольно немудреными способами. Команда Deep Blue, как ни старалась, по-прежнему не могла определить, удастся ли ей довести компьютер до уровня моего рейтинга 2800+. Даже новые инструменты настройки оценочной функции и новая дебютная книга пока не могли заставить Deep Blue играть намного лучше. Но всегда существовала и другая возможность — сделать так, чтобы я играл хуже. Компьютеру не потребуется соответствовать уровню 2800+, чтобы победить меня, если я сам не буду играть на этом уровне. Так в преддверии шахматного матча начались совсем нешахматные игры.
9. Доска в огне!
Для проведения матча-реванша IBM арендовала несколько этажей в небоскребе Эквитебл-Центр на Манхэттене. Суперкомпьютеру Deep Blue отвели специальное помещение, охранявшееся лучше, чем Пентагон. По словам Ньюборна, к машине подвели несколько систем резервного копирования, одну в Йорктаун-Хайтс и еще одну, поменьше, находившуюся в том же здании, чтобы обеспечить гладкое переподключение. Новая программа Deep Blue работала на новой суперкомпьютерной модели, которая была в два раза быстрее прежней, содержала еще больше новых усовершенствованных шахматных микропроцессоров (480 штук) и достигала скорости перебора 200 млн позиций в секунду. Впоследствии я прочитал, что эта новая версия победила старую в трех из четырех тренировочных матчей, но даже узнай я это перед реваншем, это мало бы мне помогло. В любом случае новая версия той же программы при удвоении скорости будет намного сильнее прежней, однако нет простых корреляций между тем, насколько хорошо машина играет против другой машины, и тем, как она играет против гроссмейстера.
Игровой зал представлял собой небольшую комнату с VIP-местами, примерно на 15 человек. На другом этаже находился просторный зрительный зал на 500 мест, оснащенный гигантскими видеоэкранами, чтобы зрители могли видеть нас за шахматной доской и одновременно слушать пояснения комментаторов. За основной анализ партий отвечали американские гроссмейстеры Ясер Сейраван и Морис Эшли, а также эксперт по компьютерным шахматам и международный мастер Майк Валво. На этот раз в команду комментаторов приняли программу Fritz 4, и я считал абсолютно справедливым, что один из ведущих озвучивал точку зрения на игру еще одной машины! Аудитория преимущественно болела за меня, что создавало некоторую неловкость для команды IBM. Это было их мероприятие, от начала до конца, а гости болели против них. К счастью для компании, железного игрока не волновали ни так называемое «преимущество родных стен», ни количество болельщиков.
За несколько дней до начала матча мы прибыли осмотреть игровой зал и помещения, выделенные мне и моей команде. Оказалось, что моя зона отдыха находилась довольно далеко от игрового зала, и по моему требованию мне предоставили другую. Зона отдыха необходима шахматисту для того, чтобы во время партии размять ноги, немного перекусить, выпить воды. Если Deep Blue для игры нужны тысячи ватт электроэнергии, то моему 20-ваттному мозгу — только бананы и шоколад. Как я узнал позднее, этот факт обусловил возникновение чрезвычайно интересной идеи, связанной с обеспечением единых правил игры в соревнованиях человека и машины, — идеи об энергетическом равенстве. Другими словами, целью должно быть не просто создание сильной шахматной машины, но и машины с таким же уровнем энергопотребления, как у человека.
Еще одним сюрпризом стало то, что, вопреки договоренностям Оуэна с IBM, для членов моей команды не предусматривалось отдельного помещения. Они должны были сидеть в пресс-центре или же, по очереди с моей мамой, в зрительном зале, где нам предоставили всего два места. Такая неучтивость организаторов казалась очень странной. Даже простые наши просьбы зачастую проходили через множество инстанций и выполнялись с задержками. Признаться, я привык к первоклассному обращению на шахматных соревнованиях. Подобно Бобби Фишеру, я считал, что как чемпион мира не только имею право, но и обязан требовать лучших условий, поскольку тем самым я устанавливаю стандарты для других шахматных соревнований и игроков. Несколько мелких недочетов и недосмотров — не проблема, но когда они становятся закономерностью, это уже повод для беспокойства.
