Следующий иск подал на самого Бальзака министр внутренних дел, когда ему на стол положили номер журнала «Парижское обозрение» (Revue Parisienne). Ему, наверное, казалось, что прославленного ниспровергателя основ не остановит ничто: ни казнь Петеля, ни запрет «Вотрена», ни даже фиаско «Парижской хроники» четырехлетней давности. В июле 1840 г. Бальзак основал еще один журнал. Хотя вышло всего три выпуска, «Парижское обозрение» стало для Бальзака самым важным опытом в журналистике: оно выносило его критику на более широкое поле. Бальзак предпринял последнюю попытку изменить ход истории Франции.
Бальзак всегда, не задумываясь, заимствовал хорошие идеи. При этом он старательно отшлифовывал их – так, что первоначальный автор выглядел рядом с ним неумелым и неуклюжим. Вдобавок удобным было то, что рынок для данной продукции уже существовал. В начале своей драматургической карьеры он подумывал присвоить хорошо известного персонажа Анри Монье, Жозефа Прюдома, типичного буржуа, и затем – с художественной точки зрения – «устранить Монье»915. Точно так же замысел «Парижского обозрения» исходит от Альфонса Карра, чьи крошечные, карманные обозрения «Оса» пользовались огромной популярностью. Арман Дютак предложил свои административные услуги, и в июле 1840 г. Бальзак запустил ежемесячник настолько компактный, что читатели, чье зрение хоть ненамного отклонялось от идеального, находили чтение невозможным916.
Обладатели орлиного зрения видели панораму французской политики и политиков в миниатюре. «Парижское обозрение» служило хорошим противоядием той жвачке, какую печатали в других газетах. Бальзак утверждал, что, помимо «Обозрения», во Франции существует еще всего одна газета, поскольку все новости процеживались через агентство печати «Хавас». Само агентство «Хавас» обязано было своим прочным положением банковской деятельности и потому, забыв о совести, хранило верность любому правительству, которое находилось у власти. Последствия: «эта гигантская машина, которая зовется журналистикой, проста, как вертел, который может поворачивать даже пудель»917.
Крайности политики Бальзака были почти такими же, как и в 1836 г.; но после рабочих восстаний в Лионе и мятежа в Париже в ней появилось и кое-что новое. Его нападки на плохое жилье и промышленное «рабство» делают «Парижское обозрение» одним из первых социалистических изданий. Отдельным выпуском в том же месяце «Парижское обозрение» издало «Что такое собственность?» Прудона. В том же выпуске напечатаны «З. Маркас» и статья Бальзака «О рабочих». Однако убеждения привели его в другой лагерь: основной проблемой для него попрежнему оставался раздел крупных семейных состояний, лакомых кусков, богатство из которых должно было притекать в общество. Рабочих, винить которых бесполезно, он считал «авангардом варваров»; пушечные ядра и тюремные камеры оказались неэффективными, и только правосудие для всех и сильный глава государства покончат с угрозой для цивилизации. Предложения Бальзака очень напоминают другое пророчество: на его призыв к диктатуре ответят контрреволюционные меры, приведшие к государственному перевороту в 1851 г.
Теоретические выкладки Бальзака рисуют его самого в ярком свете. Он словно вернулся к началам. Характерной чертой того периода, благодаря которой страницы его романов словно продолжают политические передовицы, служит весьма современная идея о том, что критикам, вместо того чтобы просто вентилировать свои личные пристрастия, следует точно объяснять, как было создано то или иное произведение искусства. В качестве примера Бальзак воспользовался «Пармской обителью» Стендаля. Бальзак прошел по ней, как экскурсовод в музее, которому кажется, что в картинах есть и его заслуга; он заполнил пробелы, оставленные Стендалем, привнес в картину, созданную другим художником, свои яркие мазки. Его разбор «Пармской обители» – блестящий пример критики «изнутри», которая порадовала Стендаля, хотя ему показалось, что Бальзак неправильно понял роман918.
Второй характерной чертой стало то, что можно назвать внешней политикой Бальзака. Подобно правительству, ему нужны были враги. Так, он не оставил камня на камне от романа Латуша, причем критиковал его в самой едкой манере, видимо вызвавшей досаду автора. Роже де Бовуара, который ранее отказался занять сторону Бальзака на процессе по поводу «Лилии долины», несправедливо обвинили в присвоении дворянской частицы. Возмутившись, Бальзак готов был вызвать обидчиков на дуэль. Кроме того, в своей рецензии на «Порт-Рояль» Бальзак преподал Сент-Беву урок стилистики объемом в 10 тысяч слов. Там же сообщалось, что герцогиня д’Абрантес называла СентБева «Сент-Бевю» (от слова bévue – «промах, оплошность»). Мало того, Бальзак высмеял Сент-Бева в повести «Принц богемы» (Un Prince de la Bohème). В одной сцене Натан извергает на своих ошеломленных слушателей поток отточенных метафор и трудных для понимания аллюзий, объясняя им: «Я говорю на Сент-Беве; это новый французский язык»919.
Необоснованные нападки на собратьев по перу и критические статьи показывают, что «вдохновение» Бальзака часто подпитывалось враждебностью и иногда довольно искусственной досадой. Можно заподозрить, что даже нежные созвучия «Лилии долины» служили попыткой «проткнуть Сент-Бева пером»920. «Лилия долины» напоминает «пуританский» роман Сент-Бева «Сладострастие» (Volupté), которым Бальзак на самом деле восхищался921. Кстати, Сент-Бев тоже безжалостно раскритиковал «Лилию долины», придя к выводу, что Бальзаку не место в признанном кругу писателей. Известный принцип «новичка в нашем квартале»922. Поводом для нападок послужила обличительная статья Сент-Бева «О промышленной литературе», в которой он поносит Бальзака за его чрезвычайно прагматичный, коммерческий подход к искусству. Статья, за которой последовало другое нападение полгода спустя, вышла в «Ревю де Де Монд». «Ревю» возглавлял одноглазый редактор Франсуа Бюлоз, тот самый Бюлоз, который в свое время продал невычитанные гранки «Лилии долины» петербургскому журналу. Бальзаку приятно было видеть, что его враги объединяются в клики.
Самое убедительное доказательство пользы мстительности появилось на следующий год. «Воспоминания двух юных жен» (Mémoires de Deux Jeunes Mariées) Бальзака, печатавшиеся с продолжениями в «Прессе», с презрением отвергла та самая публика, которая радостно и бездумно поглощала бесконечный, в стиле «Рокамболя», роман Эжена Сю «Матильда». Бальзака возмутило, что бессвязный приключенческий роман Сю предпочли его трактату о брачной политике. Он заимствовал сюжет «Матильды» и на его основе написал «Мнимую любовницу», которая, естественно, превосходила оригинал. Решив, что этого мало, он поселил главного героя в копии претенциозного особняка Сю на улице Пепиньер, даже расположил его по тому же адресу, и описал дом ярким образцом архитектуры после революции 1830 г. В самом деле, псевдодворцы, втиснутые в крошечные пространства, с нелепыми решениями вроде огромных окон, отражали скучающее и сбитое с толку общество923.
После того как Дютак в сентябре 1840 г. отказался финансировать «Парижское обозрение» (чем предотвратил очередную катастрофу), политические амбиции Бальзака практически сошли на нет, хотя основные движущие силы остались. Обе повести, которые он написал для своего «Обозрения», – «З. Маркас» и «Принц богемы» – демонстрируют новую досаду на мир, который они описывают. И все же вывод не так печален. «А какова развязка?» – спросил Лусто… «Не знаю… верьте в них, – ответила мадам де ла Бодрей. – Вам придется время от времени писать изящное окончание только для того, чтобы доказать, что искусство опытно, как судьба; но, дорогой мой, если и читаешь книгу во второй раз, читаешь ее только ради подробностей»924.
