Рассказывает М. Влади: «В четыре часа утра двадцать пятого июля я просыпаюсь в поту, зажигаю свет, сажусь на кровати. На подушке — красный след, я раздавила огромного комара. Я не отрываясь смотрю на подушку — меня словно заколдовало это яркое пятно. Проходит довольно много времени, и, когда звонит телефон, я знаю, что услышу не твой голос. «Володя умер». Вот и все, два коротких слова, сказанных незнакомым голосом. Тебя придавил лед, тебе не удалось разбить его…».
А теперь послушаем соседа Высоцкого по лестничной площадке — известного писателя Теодора Гладкова; он является автором множества книг про советских разведчиков:
«Наступает ночь 25 июля… Люди, которые были при Володиной кончине, потом говорили, что он умер тихо и мирно во сне. Это не так…
Было жаркое лето, окна открыты… Слышу — Володя буйствует. Потом смотрю — он выбегает на лестничную площадку, а его компания, эти сукины дети — тот самый мастер восточных единоборств с нунчаками да еще фельдшер Игорек, его скручивают и снова заталкивают в квартиру. Ему надо было просто налить полстакана водки. А они его привязывали к дивану — на руках даже кожа была ободрана…
Опять слышу шум — компания выводит в лифт бесчувственную Оксану. Мне стало не по себе. Володя уже не кричит, во дворе стоит «скорая»… Я вышел на лестничную площадку — там огромный санитар, почему-то, несмотря на жару, в меховой шапке. Я спрашиваю: «С Володей что-то?». Он: «Экзордиус мортале, что по-русски означает смертельный исход».
А потом произошло и вовсе странное: из Володиной квартиры вышел один из его друзей-мерзавцев с двумя кейсами в руках! Доказательств у меня никаких нет. Но Марина потом говорила, что пропала их с Володей переписка (кстати, весьма ценная вещь в свете изучения международной деятельности Высоцкого. — Ф. Р.), проза, кассеты. И еще с Володи была снята цепочка, которую подарил Шемякин. Потом выяснилось, что у одного из этих друзей жена была сотрудницей посольства, американка, она вывезла эти вещи и там их загнали…».
В. Нисанов: «В половине пятого утра мне в дверь позвонили. Выхожу в трусах. Стоит Янклович: «Володя умер». Как мог я быстренько оделся, спустился вниз, захожу в квартиру. И вижу его лежащим в большой комнате на топчане с завязанными руками. Топчан очень узкий, и руки связали, чтобы они не сваливались в стороны.
«Как это могло произойти?» — ошарашено спрашиваю у Толи Федотова… Он признался, что спал и не углядел. Когда подошел к Володе, тот был уже холодный. Ксюша тоже, оказывается, спала…».
Вспомним слова С. Щербакова: «Высоцкого проспали». Причем, «проспать» его должны были еще 23-го, но тогда сорвалось. Два дня спустя все прошло без запинки. Вот и Нисанов о том же:
«Федотова уже нет в живых (он покончит с собой в 1992 году. — Авт.). Все мои мысли почему-то сводятся к одному — Володя был умерщвлен. Утверждение не категоричное. Прямых доказательств нет. Но все предпосылки говорят именно об этом. Встречаясь с друзьями, откровенно говорю: «Федотов мог убить Володю по заказу моей любимой Родины»… События той ночи развивались так…
Я принес Володе шампанское и сразу ушел спать. Как мне потом рассказали, Федотов положил какую-то таблетку в это шампанское. По признанию самого Федотова, якобы это было успокоительное — бром. Что там было на самом деле, никто не знает…
Заметим, что все, кого ни пытался лечить Толя, через какое-то время погибали. Это очень настораживало. Такое произошло с сыном Нейгауза — очень выпивающим человеком. Прямых доказательств опять же нет…».
С. Щербаков: «Если 25-го был аналог ситуации 23-го, — а судя по всему, аналог был полный, — Высоцкий умер от асфиксии. Запал язык, и он просто не смог дышать. Ведь он был полностью релаксирован — расслаблен — за счет больших доз седактивных препаратов… А ведь Федотов его «лечил» этим методом не день и не два — по крайней мере, две недели…
Что касается диагноза — якобы инфаркт миокарда, он всех устроил. Все с радостью за него ухватились. А ведь все это делается очень просто: берется одна кардиограмма… Я могу вам показать с десяток кардиограмм с инфарктом… Все дело в том, чтобы убрать предыдущие, — тогда не с чем сравнивать. О том, что подсунули кардиограмму, мне говорили Годяев, Сульповар и еще кто-то из фельдшеров наших…».
26 июля в Москву прилетает Марина Влади. По ее словам, «Я вхожу в твой кабинет. Единственное место, оставшееся нетронутым, — это рабочий стол. Все остальное перерыто, переставлено, переложено. Не осмелились только прикоснуться к рукописям (как ясно из воспоминаний Т. Гладкова, это не так. — Ф. Р.). И когда я машинально укладываю в чемодан сотни листочков и передаю его одному из друзей, чтобы он спрятал, я еще не знаю, что просто спасаю твои стихи…
В комнате с закрытыми окнами лежит твое тело. Ты одет в черный свитер и черные брюки. Волосы зачесаны назад, лоб открыт, лицо застыло в напряженном, почти сердитом выражении. Длинные белые руки вяло сложены на груди. Лишь в них видится покой. Из тебя выкачали кровь и вкололи в вены специальную жидкость, потому что в России с покойными прощаются, прежде чем хоронить. Я одна с тобой, я говорю с тобой, я прикасаюсь к твоему лицу, рукам, я долго плачу. Больше никогда — эти два слова душат меня. Гнев сжимает мне сердце. Как могли исчезнуть столько таланта, щедрости, силы? Почему это тело, такое послушное, отвечающее каждой мышцей на любое из твоих желаний, лежит неподвижно? Где этот голос, неистовство которого потрясало толпу? Как и ты, я не верю в жизнь на том свете, как и ты, я знаю, что все заканчивается с последней судорогой, что мы больше никогда не увидимся. Я ненавижу эту уверенность. Уже ночь. Я включаю нашу настольную лампу. Золотистый свет смягчает твое лицо. Я впускаю скульптора, который поможет мне снять посмертную маску. Это очень верующий пожилой человек. Его размеренные движения меня успокаивают. Пока он разводит гипс, я мажу твое лицо вазелином, и мне кажется, что оно разглаживается у меня под пальцами. Последняя ласка — как последнее успокоение. Потом мы молча работаем. Я несколько лет занималась скульптурой, я знаю как делаются слепки, я вспоминаю почти забытые движения, эта работа вновь окунает меня в простоту жизни…».
Скульптор, о котором упоминает Влади, — Юрий Васильев — был знаком с Высоцким, оформлял многие спектакли Таганки. Делать посмертную маску с Высоцкого его пригласил Юрий Любимов. В тот день, 27 июля, кроме Марины Влади ему помогал и его сын Михаил. Как рассказывал позднее Ю. Васильев, во время этой скорбной работы случилась неожиданная сложность. Он по всем правилам наложил маску, как это делал всегда. Когда же он попытался ее снять, — это оказалось невозможным. Как будто какая-то сила ее прижала к лицу усопшего. Тогда Васильев обратился к Высоцкому: «Володенька, отпусти». После этого неожиданно легко маска снялась. Тогда же, вместе с маской, был сделан и слепок с руки Высоцкого.
По этому поводу самое время вспомнить пророческую песню Высоцкого «Памятник», написанную им за семь лет до смерти:
И с меня, когда взял я да умер,
Живо маску посмертную сняли
Расторопные члены семьи, —
