Однажды мы с Филиппом состаримся — и этот полет домой, в Нью-Йорк, станет тихим мерцанием, чем-то наполовину придуманным. Дедушки Джона не будет уже много лет.
Когда мы с Филиппом умрем, не останется никого, кто помнил бы дедушку Джона, а потом никого, кто помнил бы нас. Ничего этого не произошло бы, вот только оно происходит именно сейчас.
Не было бы Амелии, но я есть.
Я думаю о том, как изменятся наши тела, когда мы постареем. Думаю, что мы станем чувствовать из-за того, что с нами еще не случилось.
Когда мы вернемся в свой дом в Сэг-Харбор, я приглашу всех наших друзей на летнюю вечеринку, я буду смеяться и обнимать их. А потом отведу Филиппа за руку наверх, в постель, по жару найду свечи и задую их по одной, так же, как с последним дыханием когда-нибудь прекратимся мы, и ничего не будет — ничего, кроме аромата наших жизней в этом мире, как на руке, которая некогда держала цветы.
Мистер Хьюго
Франция, 1944
I
Когда на А. внезапно навалилась тяжесть, его тело охватила паника, оторвавшая мышцы от мыслей. Потом в рот втыкается револьвер. Небо кровоточит. У напавшего сжаты зубы. Глаза бешеные, налиты кровью. А. хватает воздух от страха, не может вдохнуть. Дуло револьвера врезается в его плоть. Кровь на вкус как старые ключи.
Другие солдаты в его отряде мертвы со вчерашнего вечера, рассеяны по полю, разорваны на куски пулеметным огнем. Они весь день шли, не ели. Потом мерно загудел самолет. А. побежал, единственный из всех. Он ждал быстрой, но болезненной смерти, мгновенного осознания того, что его изрешетило. Но когда пилот «Спитфайера» спикировал на них и они рассыпались, как стая неуклюжих бескрылых голубей, А. по иронии судьбы споткнулся о танковую колею, упал спиной вперед и пролежал там без сознания достаточно долго для того, чтобы измождение обглодало его трясущийся молодой остов.
Жгучая боль отпустила, револьвер перестал тыкаться в рот А., но остался между его зубами. А. потрогал дуло языком. Подумал, остались ли в барабане патроны; подумал, что напавший, возможно, слишком тяжело ранен и не может выстрелить.
В конце концов мысли А. уплыли далеко-далеко. Показалось, что рядом мать, хотя он не помнил ни ее лица, ни голоса, ни даже касания ее рук.
Он помнил что-то из одной из ее книг. На чердаке их была целая коробка, он ее отыскал.
Если теперь, так, значит, не потом; если не потом, так, значит, теперь.
Он думал о матери, и о ее книгах, и о том, какими были их страницы на ощупь под его пальчиками, когда тот человек, наконец, вынул револьвер у него изо рта. А. не шевельнулся. Его брюки были пропитаны мочой, губы и рот изнутри потрескались от запекшейся крови.
Когда тот человек скатился с него и плюхнулся рядом, А. медленно потянулся к своему пистолету, который положил в грязь рядом с остальным оружием.
Он подумал, не умер ли напавший. Глаза его были закрыты, он не двигался. Наверное, кто-то из местного Сопротивления, потому что формы на нем не было. Может быть, фермер, охваченный яростью потери.
А. коснулся его щеки тыльной стороной кисти. Порылся у себя в карманах и развернул карамельку, которую берег про запас. Втолкнул ее в рот напавшему. Тот не открыл глаза, но его челюсть медленно пошла в сторону. Лицо и шея у него были словно мокрый песок.
Несколько раз болезненно жевнув, он сел, но, похоже, не понимал, где он. А. смотрел, как он лезет в карман и достает немножко вяленого мяса и булочку. Потом он обмакнул булочку в лужу и разломил ее пополам.
Доев, они оба поднялись и пошли прочь, в разных направлениях.
Несмотря на то, в каком состоянии были его губы и десны, А. временами останавливался и срывал травинку, чтобы сунуть ее в рот, как делал, когда был мальчишкой.
Когда он вступил в гитлерюгенд, ему подарили нож. Отец все снимал его с каминной полки, чтобы полюбоваться. Он принимал участие во всех погромах, потому что так поступали другие мальчики, и хорошо было оказаться в лесу, подальше от отца и от дома. Дни тяжелых тренировок он пережил, потому что ночи были долгими и роскошными. Иногда он зажигал свечу и читал книжку.
Как-то на выходных старший по палатке нашел у него в наволочке томик поэзии и доложил. А. объяснил командиру, что его мать умерла, когда он был совсем маленьким, и однажды, ища на чердаке компас, он нашел сундук с ее вещами. Книгу ему вернули, но после этого другие мальчики от него отвернулись. Один сказал ему, что молодые мужчины должны заниматься тяжелой атлетикой и борьбой.
Как-то днем, когда отца не было дома, А. нашел еще одну книгу. Тонкий томик с предложениями, которые лились у А. с языка, как теплая вода.
В первую ночь А. спал под деревом. Было сыро и пасмурно. Утром он открыл глаза и лежал без движения. Повсюду пели птицы. Нужно только дать себя убить, и все будет кончено.
Может быть, он даже увидит мать. Но как он объяснит ей то, что позволял себе делать?
Он нагибал колючие ветки, ища ягоды, росшие в живой изгороди.
Расстояние он измерял по положению солнца.
Два дня А. ходил кругами, потом голод повел его на восток, где, как он думал, окопались другие дивизии нацистов. Его бы там накормили и подлечили. О нем доложат. Сперва будет не без обвинений, не без подозрений. Потом — свежая форма и место для сна.
Представляя все это, А. жаждал, чтобы его настиг какой-нибудь низколетящий англичанин на быстром самолете. Нужно было сдаться раньше. Нужно было зарыть нож в саду, чтобы затупился. Он слышал про таких, про жителей деревни, которые были против, или считали, что Гитлер сошел с ума, или сочувствовали осужденным. Они быстро исчезали, оставляя свои семьи жить дальше, в позоре и тоске.
А когда началась война, пошел слух, что скоро она кончится, будут концессии, договоры и духовые оркестры. Но она не кончилась, и вскоре А. ушел с эшелоном во Францию. Старые солдаты, воевавшие в первой войне, говорили, что битва с французами будет до смерти. Но потом злобная армия, которую все ждали, не явилась, или они просто оказались не в том месте, и она должна была подойти позже.
Атаки были, но единичные и нестройные. Первым, кого убил А., стал человек, стрелявший в него с другого берега реки. А потом мальчик, его ровесник, с близкого расстояния; его горло распахнулось, как пара крыльев.
Он делал, что приказывали. Он бы все сделал, что бы ему ни приказали. Он спрятался внутри слова «мы».
Днем на малой высоте пролетела эскадра бомбардировщиков и сбросила свой груз в нескольких километрах. Далекий гром. Беззвучные султаны черного, как вороново крыло, дыма.
А. продолжал идти по полям, перекинув испачканный мундир через руку, словно вышел прогуляться за городом.
Где-то через километр А. набрел на горевший амбар. Земля была взрыта, кругом валялись щепки.
