— Плохо, что краситься не разрешают.
Дэнни сжал ее руку.
— Я утром говорил с Джеком.
— Знаю, — сказала она. — Он звонил, сказал, что ты заедешь.
Она помолчала.
— Он, когда вчера тут был, все плакал, не мог успокоиться. Он ничего не сказал?
Дэнни покачал головой.
— Не говори ему, что я тебе рассказала.
Джек всегда, казалось, был уверен в том, как все пойдет дальше, даже записался на занятия по уходу и вступил в группу поддержки в Интернете.
— Приглядывай за ним ради меня, Дэнни.
— Буду, — пообещал Дэнни, ища в лице Ракель какие-то приметы того, что принесет будущее.
Она ткнула пальцем в журналы на прикроватном столике.
— Это мне?
Дэнни зачитал названия:
— Французский Vogue, итальянский Vogue, британский Vogue, китайский Elle, World of Interiors, Hello, OK и Tatler.
Ракель рассмеялась, но будто бы с горечью.
— Поблагодари от меня Престона, хорошо, Дэнни? Ты же знаешь, как я люблю журналы.
— Я принес печенье, — сказал он.
Они поговорили про лечение, про то, скоро ли ее отпустят домой.
Когда она закрыла глаза, Дэнни позволил ей поспать.
Он помнил, какими на самом деле были ее волосы и как она их поднимала и завязывала, когда приходила в жаркие дни поплавать в его бассейне. Джек присоединялся к ним после работы.
Как-то в субботу лил такой дождь, что они втроем остались в доме и слегка перебрали. Играли в «Монополию», смотрели «Одинокого мужчину». Джек выкурил косяк и ткнул в телевизор:
— У тебя так же, Дэнни, но никто не умер.
Дэнни швырнул в него подушкой.
Ракель заказала еды из «Гринблатта», и они посмотрели «Шестнадцать свечей». Джек и Ракель остались ночевать в гостевой спальне. Дэнни лежал без сна, слушая, как они смеются и ходят по комнате.
Дождь шел всю ночь.
На следующий день Дэнни позвонил матери и спросил про отца. Она немного помолчала, а потом рассказала все, не только про приклеенную к телевизору скотчем записку, в которой он сообщал, что больше не вернется, — но и про его детство в трущобах Манчестера, про страшную гибель его отца на поле боя в северной Франции. Рассказала, как они познакомились, как он водил ее в симпатичные пабы и собирал для нее цветы на виадуке за их домом, где когда-то пролетали разгоряченные паровозы. Как пах его лосьон после бритья. Какими нежными были руки, огрубевшие после десяти лет работы на фабрике, и как быстро они сжимались в кулаки, когда кто-то ее обзывал или бросал расистские замечания.
— Я в глубине души знала, что он уйдет, — сказала она. — Огорчилась, но не удивилась.
Она рассказала сыну, что его отец не был любовью ее жизни, просто кем-то, кого она в свое время любила.
Пока Ракель спала, Дэнни вспоминал свою жизнь в Шотландии, телевизионную студию, где все началось, и ежедневные поездки на работу мышино-серым утром. Потом представил себя ребенком и ощутил маленький домик своего детства в Манчестере. Холодные белые бутылки на крыльце, забегаловку с фиш-энд-чипс на углу, которую держал Берт Ичлин, всегда дававший ему лишнюю сосиску. Тех, кого он в свое время любил.
Но были и ругань, и оскорбления, и ему говорили, чтобы убирался туда, откуда приехал. Эти слова впивались в него, потому что он чувствовал, что его ненавидят, но никакого вреда не нанесли.
Над его соседом тоже смеялись, над эксцентричным стариком с изуродованной головой, который выращивал помидоры и раздавал их в пакетиках из упаковочной бумаги.
Ракель открыла глаза и несколько раз моргнула.
— На сколько я отрубилась?
— Ненадолго, может, минут на сорок.
— Надо было меня разбудить.
— Ни за что, — сказал Дэнни.
— Чем ты занимался, пока я спала?
— Вспоминал своего соседа из детства.
— В Шотландии?
— Нет, когда мне было лет семь или восемь. Он был нашим соседом в Манчестере, в городе, где я родился. Тогда он мне казался стариком, но ему, наверное, было всего лет шестьдесят. У него голова была изуродована, и говорил он как-то глуховато. На нашей улице его звали человеком-слоном.
— Господи, как жестоко.
Дэнни кивнул.
— Думаю, мама его вспомнит, но сам я про него не вспоминал много лет, только недавно задумался.
— Расскажи что-нибудь еще.
— Он выращивал помидоры и оставлял их на нашем крыльце.
— Но ты же терпеть не можешь помидоры.
Дэнни улыбнулся.
— И, по-моему, он научил меня читать.
— Неужели правда? — спросила Ракель.
— Месяц назад я среди ночи увидел один ролик, и он мне напомнил кое-что из наших занятий.
— Какой ролик, Дэнни?
— Про игры для детей с дислексией.
— У тебя дислексия?
Дэнни задумался на пару мгновений, глядя на Ракель. Он всегда медленно читал и помнил, как расстраивался в школе, когда учителя думали, что он ленится.
Ракель протянула ему бумажный платок.
— Джек, а теперь и ты, — сказала она со смешком. — Какие вы оба плаксы.
Ракель спросила, поддерживает ли Дэнни связь с тем старым соседом.
— Он, наверное, уже умер, скорее всего, — сказал Дэнни. — И такие вещи всегда больше значат для детей, разве нет?
— Найди его, — сказала Ракель. — Попроси Престона обзвонить всех.
Дэнни пожал плечами.
— Это было больше тридцати лет назад, и ему уже тогда было к шестидесяти.
— Попытка не пытка.
Уже собравшись уходить, Дэнни наклонился и поцеловал Ракель в голову.
— Ты такая одна на свете, знаешь?
Кто-то прошел мимо ее палаты с тележкой.
— Если он жив, он тебя вспомнит, — прошептала Ракель. — Ручаюсь, для него это значило больше, чем ты думаешь.
Потом постучала и вошла медсестра.
— Надеюсь, я не помешала.
— Нет, вовсе нет, — сказал Дэнни. — Я как раз собирался идти.
Сестра проверила аппаратуру, стала говорить с Ракель о завтрашних процедурах. Дэнни встал и смотрел, как она поправляет простыни. Потом она нагнулась и подняла пустой пакет.
— «Фокс Серчлайт Пикчерз», — прочла она надпись на пакете. — Мечта моего сына.
Ракель подалась вперед, и сестра что-то сделала с ее подушкой.
— Он вбил в себе в голову, — продолжала она, — что будет знаменитостью — голливудским режиссером. Копит на обучение, и все такое. Муж ему говорит, что это неразумно. Лучше бы бизнес изучал, или компьютеры, или что-то в этом роде.
