Семьи, разорванные, как клочья брошенной по ветру бумаги.
Все они летели ему в лицо.
Мартен решил не возвращаться в колледж, и отец открыл ему тайны муки, воды, жара и времени. Он показал рецепты со старых открыток, записанные бисерным почерком. В глубине магазина иногда пила с его матерью кофе Одри Хепберн. Она смеялась и держала кружку обеими руками. Артур Миллер со своей сестрой Джоан заходили на чай с мадленками. Кафе славилось тем, что уже к трем дня в нем частенько кончался товар, и оно закрывалось.
Мартен был хорошим сыном. Усердно трудился и заботился о родителях. Ему нечего было им прощать. Он так и сказал матери, когда она лежала на смертном одре в 2002-м.
— Моя любовь к тебе, — сказал он, — всегда будет сильнее любой правды.
II
Они переехали в Калифорнию, когда Мартен был подростком.
Все началось с того, что международная организация, занимавшаяся правами человека, прислала телеграмму на их парижский адрес. Мать Мартена собирались публично чествовать как героиню за то, что она сделала в 1943 и 1944 годах. Мартен и Иветт прокричали ура и стали рисовать. Гадали, что такого важного совершила их мама, но она после ужина сожгла письмо в раковине. Отец Мартена открыл окно, потом смыл обугленные обрывки.
Через несколько недель пришла грамота на имя матери, имя на ней было написано золотой пастой. Еще было приглашение на какое-то официальное мероприятие. Когда она не отозвалась, как-то вечером, во время ужина, явился юрист. Его попросили зайти в другой раз, но он был настойчив.
— Говорю вам, я не была участницей Сопротивления, — повторяла мать Мартена. — Наверное, это какая-то другая Анна-Лиза.
— Правда, — сказал отец. — Нас даже в Париже не было во время войны. Семейная пекарня была закрыта.
— Но у меня есть доказательство, — настаивал юрист, открывая портфель.
Мартена с сестрой отослали в их комнаты. Они пытались подслушивать под дверью, но вскоре отвлеклись.
Через несколько часов они переоделись в пижамы и на цыпочках прокрались в кухню. Мама плакала. Ссутулившийся юрист молча сидел в своем кресле. Увидев на пороге Мартена с сестрой, он встал и собрался уходить.
Он поблагодарил за ужин, потом оглядел облупившуюся краску, неровные полы, кипяченую белую скатерть и кусок дешевого мяса, поданный с вином, которое юрист пил из вежливости.
— К диплому прилагается еще и солидное денежное вознаграждение, — сказал он на пороге, — от которого, боюсь, нельзя отказаться.
Половину денег они потратили на эмиграцию, а вторую — на то, чтобы открыть Café Parisienne в районе Лос-Анджелеса, который в 1955 году казался дружелюбным и тихим.
Кафе существует до сих пор, им управляет сестра Мартена, Иветт. Постоянные посетители говорят bonjour и merci, но этим их знание французского и ограничивается. Стены увешаны фотографиями с автографами и рождественскими открытками, скопившимися за годы. Туристы фотографируют телефонами. Иветт включает по радио джаз. Тюль, который повесила на окна мама, до сих пор на месте. Колокольчик над дверью привезен из их старого парижского магазина, на месте которого теперь открыли круглосуточную автоматическую прачечную.
Мартен видится с сестрой раз в неделю. Иногда они гуляют вокруг квартала или где-нибудь перекусывают. С собой ему всегда дают торт, который он кладет на заднее сиденье фургона.
Он едет домой по длинному бульвару, где много огней. Бывает, на него смотрят те, кто окажется рядом. Когда он улыбается, они чаще всего отводят глаза. Но Мартену нравится думать, что его улыбка остается с ними еще пару кварталов — что даже малейшее движение в чем-то значительно.
Он уже довольно давно осознает, что любой человек в мире может оказаться его матерью, или отцом, или братом, или сестрой.
Он это почти сразу понял, и еще он понял, что то, что люди считают своей жизнью, это просто ее условия. Правда ближе, чем кажется, и кроется она в том, что нам уже известно.
III
Обязанности Мартена в доме престарелых «Старлайт» многочисленны, но за день получается осуществить лишь малую долю. Постояльцы шумят по малейшему поводу: из раковины слишком медленно уходит вода; лампочка перегорела, я ничего не вижу; окно заклинило, а мне нужен воздух; не могу запустить DVD или найти пульт; очки тоже не могу найти, по-моему, их украли; цветам, которые сын принес на прошлой неделе, нужно сменить воду, а ваза слишком тяжелая.
Они закрывают глаза, когда Мартен их причесывает. Некоторых нужно целовать на ночь или обнимать. Мартен заботится о них, а сам будто не старится. Когда он вечерами меняет им простыни, они смотрят, как он сражается с матрасом. Он их утешает и сидит с ними, пока они снова не устанут.
Возле кровати всегда найдешь россыпь разноцветных таблеток и фотографии давно умерших в тяжелых рамках. На столе — аккуратно сложенные газеты, объявления, расписания игр в бинго, медицинские бланки, приглашения на выпускные церемонии и прочие свидетельства достижений.
Все в жизни повторяется, но для кого-то другого.
Сегодня Мартен идет по коридору с ведерком пластмассовых букв. Еще очень рано, только шелест кондиционера доносится через вентиляционные решетки в полу. В кафетерии пусто, но пахнет едой и отдушкой для ковра. Ковер тонкий, так что коляски и ходунки о край не запинаются. Есть место, где поставить их поодаль от столов. Некоторые постояльцы слишком горды и еще не освоились.
Сейчас январь, но в Калифорнии всегда солнце. Коричневые кожаные сандалии смотрятся на Мартене благородно. У него белые, как зола, ноги, каждый волосок оживает в ванне. Ему нравится рассматривать свое тело в воде. Давно, в Париже, человек без лица отдал его на людной улице, чтобы оно стало предметом желания для покойной жены Мартена.
Иногда он закрывает глаза и погружается в воду.
В темноте, за завесой мыслей, его всегда кто-то ждет.
Раньше Мартен невидимкой переплывал от одного человека к другому. Он был один, если не считать эха другого сердца.
Отсутствие, которое позднее потребует Бога.
Когда заканчиваются долгие дни, полные мелких проблем, Мартен вынимает ноги из сандалий и опускает их в тазик теплой воды с антисептиком, который сестра заказывает во Франции.
По большей части, вечерами он смотрит телевизор. В дождь или ветер все выключает и открывает окно.
Он был женат тридцать четыре года.
Жили они в Пасадене. Воспоминания составляют ему компанию. Он не думает, что найдет кого-то еще. Он счастлив тем, что было. Желание утоляется памятью об исполнении.
Белые буквы в ведерке сделаны из пластмассы. Тонкими корешками они крепятся к доске объявлений, испещренной дырочками. Буквы говорят без рупора. Мартен закрывает раму и отступает назад.
