Мир
Когда я вернулся домой, отец мой отложил в сторону работу и постелил на карточный столик газеты. Потом он расставил на столе тарелки, чашки, блюдца и прочее и пошел на кухню готовить что-то на завтрак. Я показал ему свои камни, ракушки и водоросль, и он сказал:
— Они просто замечательные. Все твои находки замечательные. Подержи их теперь под краном и внимательно рассмотри каждую. Внимательно рассматривать каждый предмет — это и есть способ выработать в себе писателя.
Так что пока отец хлопотал у плитки, я вымыл камни, ракушки и водоросль и стал рассматривать их очень внимательно, поворачивая во все стороны, чтобы увидеть их по-всякому, и тогда… чего только я не увидел! Я увидел такое, чего мне не увидеть было ни в жизнь, не присмотрись я к ним так внимательно. Я увидел, что каждая мельчайшая вещица в мире гораздо больше, чем она кажется. Был среди моих находок камешек размером с пол-орешка; он был черный, в редкую красную крапинку, четкая белая линия отделяла одну его часть от другой, и крохотный камень выглядел вроде как целый мир — с этой белой линией, разделяющей воду и сушу. О многом пораздумал я, глядя на этот камешек, и радостно стало мне, что я способен увидеть предмет так ясно, увидеть такой маленький предмет таким большим, почти таким же большим, каким бывает все и повсюду.
— А тебе снилось что-нибудь, па?
— Ну, если говорить без утайки, — начал мой отец, — то этой ночью мне действительно снился сон, и я даже помню какой. Было раннее утро. Я шел по улице и вдруг увидел у самых своих ног целую пачку новеньких ассигнаций. Видно, кто-то обронил ее по дороге в банк. Я подумал, хорошо, если бумажки не однодолларовые, ведь тогда это всего лишь пятьсот долларов, а вот окажись бумажки по десять долларов, в моем распоряжении будет пять тысяч.
— Какими же они оказались, па? По доллару или по десять?
— По сто!
— Пятьсот бумажек по сто долларов?
— Вот именно.
— И сколько же это всего?
— Пятьдесят тысяч.
— Ух ты! И что же ты сделал с этими деньгами?
— Я проснулся. Иди-ка теперь умойся и давай завтракать.
Яйцо
Я умылся и сел за стол, и вскорости мой отец притащил из кухни горячую сковородку с чем-то и поделил ее содержимое между нами.
— Что это такое?
— Яйца Малибу.
— То есть?
— Яйца, приготовленные мною в Малибу.
— Из чего это?
— Прежде всего оливковое масло, ибо оливковое масло гораздо дешевле сливочного, оно полезнее для находящегося в процессе роста мальчика или мужчины и вдобавок больше подходит к яйцам. Три дольки чеснока, ибо чеснок, поджаренный на оливковом масле, сообщает маслу особо приятный дух и вообще служит замечательной приправой. С десяток зеленых перцев, мелко нарезанных. Две-три веточки петрушки. Какой-нибудь сыр, какой случится под рукой, — небольшое количество, или большое количество, или любое количество. Два яйца — два, а не четыре — разбить и в миску. Немного соли и красного перцу, немного молока, свежего или баночного, немного муки. Смешать все это вместе и сбить, сбивать долго или недолго, не имеет значения сколько. Полученную смесь вылить в шипящую сковородку с маслом и всем прочим, что в ней поджаривалось. Когда вылитая смесь отшипит свое и вся влага из нее испарится, подождать полминуты и, сложив круг в сковороде пополам, перевернуть его. Еще полминуты — и обе стороны уже приятно золотятся, и вся штука готова, не подгорев и не затвердев. Жидкость в чашке не что иное, как чай. Я достану для тебя сегодня немного молока, но покамест и чай тебе не повредит. Конечно, если пить его не очень много и не очень крепким. В тарелке этой помидор, нарезанный кружками. Можешь поесть его, а можешь и не поесть. Сам я люблю помидор к завтраку.
— Ты взаправду собираешься писать поваренную книгу, па?
— Конечно. А ты взаправду собираешься писать повесть?
— Я б хотел.
— Но собираешься ли?
— Я не знаю, как правильно писать «помидор».
— А как насчет «картошки»?
— И «картошку» писать не умею.
— Что ж ты умеешь писать?
— Свое имя.
— В таком случае можешь приступать к повести. Ты к этому готов.
— А ты, па, умеешь писать правильно?
— Я умею писать правильно только те слова, написание которых знаю, но случается, я забываю, как пишутся даже и эти слова.
— Что же ты тогда делаешь?
— Употребляю другое слово.
— Ты не заглядываешь в словарь?
— Заглядываю, но не для того, чтоб проверить, как пишется слово.
— Раз так, для чего же он тебе?
— Я читаю его — удовольствия ради. Словарь — чудесная повесть, поэма, целая громадная книга высказываний на темы жизни и искусства.
— Но чудеснейшая из книг — это Библия, правда?
— Хорошая книга.
— И из всех бестселлеров бестселлер, правда?
— Говорят. Всякий раз, когда над издателем повисает угроза разорения, он предпринимает новое издание Библии.
— Почему Библия так популярна?
— Я думаю, потому, что ее никто не читает.
— А что же с ней делают?
— Ее имеют.
— А что проку?
— Так надо, пожалуй. Иметь в своем доме Библию — это все равно что иметь пред собственным оком миф рода человеческого.
— А что это такое — миф рода человеческого?
— Ты и я, и как мы едим.
— И все?
— Ну ладно, давай скажем так: ты и я, твоя мать и твоя сестра. Вот тебе и весь миф о человеке. Мужчина и женщина, которые становятся отцом и матерью нового мужчины и новой женщины.
— А как же самолеты, ракеты на Луну и тому подобное?
— Все это мужчина и женщина, а потом — новый мужчина и новая женщина.
— Не хочу я в этот миф.
— В какой же ты хочешь?
— В свой собственный.
— Прекрасно. Теперь два слова о школе.
— Не хочу в школу.
— В школу ты должен ходить.
— Почему?
— Чтобы усвоить, как пишутся «помидор» и «картошка», а также ради других вещей.
— Ради каких это других вещей?
— Ради того, чтоб видеться с братьями своими и сестрами.
— Слава богу, у меня одна-единственная сестра и в школе я ее вряд ли увижу.
— Но все остальные мальчики и девочки тоже твои братья и сестры.
— Не желаю я, чтоб они были мне братья и сестры.
