– Хватит, – шепчу я, отворачиваясь, и падаю на подушку. Открываю глаза, продолжая руками исследовать себя, достигая бёдер и ничего странного. Только вот боль не отступает. Она внутри меня.
– Господин сейчас в городе. Вы проспали сутки, а женщины напали, – слова Анны заставляют меня резко подняться и тут же упасть со стоном.
– Тише…
– Что? Напали? Как? – спрашиваю её.
– Да. Из-за вас напали, госпожа. То, что случилось между вами… они узнали об этом. Разозлились и напали, но не все. Василики не было и, по словам Петру, ваших родственниц тоже. Мужчины отразили нападение, никто не пострадал, но люди напуганы. Они уже и забыли, что такое опасность. Сожгли несколько домов, но на этом всё. Они требуют честного сражения немедленно, и вернуть вас им, – быстро отвечает Анна.
– Узнали? Но… как? Даже я не понимаю, что произошло…
– Госпожа, вы лишились того, что оберегало вас от греха. И теперь вам предстоит бороться за себя. Воздействие всех будет сильным на вас. Но господин разорвал женщин, что напали на нас. Я никогда не видела такого. Так ужасно и страшно. И я видела их. Они настолько яростны и кровожадны. Это случилось, когда вы были тут. Он и вы. Практически сразу же. Но он скоро будет. Я не должна вам говорить…
– Говори.
– Насколько я знаю, он встречается сегодня с Василикой, – это имя остро вонзилось в сердце.
– И что дальше? Начнётся война? – как-то сухо спрашиваю, потому что нет желания знать. Единственное, что есть в моей голове – с ней, когда я страдаю от боли, причинённой им.
– Мне кажется, господин хочет уладить все миром.
– Миром? Но он сам говорил, что такое невозможно, – изумляюсь я.
– Верно. Возможно, это стратегия, а, возможно, что-то ещё. После нападения, Петру, Лука и господин долго разговаривали. Но никто не знает о чём. Господин сразу же ушёл за пределы стен, Петру сказал, что встречается с ней. А Лука в ярости, но его удерживают мужчины. От вас. Он хочет встретиться с вами. И я тут, чтобы так же обезопасить вас и дать возможность оправиться.
– Ничего не понимаю, – шепчу, хмурясь, и пытаюсь отследить цепочку событий, но пульсация между бёдер отдаётся токовым болезненным разрядом в ноги, что стону от этого и жмурюсь.
– Выпейте ещё воды, – Анна пытается влить в меня жидкость, но я отворачиваюсь и скрючиваюсь, сжимая руками живот.
– Почему так больно? Это всегда так? – скулю я, пытаясь пережить эту боль.
– Нет, госпожа. Это странно. Очень странно. При лишении девственности преобладает боль и кровь, но не такая как у вас. Это быстро проходит и забывается…
– Боже, – стону от очередной опоясывающей пульсации внутри.
– И простите меня, что говорю вам это, госпожа, но между вами близости не было. Господин не может брать девственниц, – ласковые поглаживания по моим волосам и только через минуту до меня доходит смысл.
– Что? Но я помню! Что-то холодное! И боль! – вскрикивая, поворачиваясь к девушке.
– Вас лишила девственности наша акушерка, госпожа. Но не он, – отводит от меня взгляд. А я открываю рот, глотая воздух.
– Что? – шепчу я, не веря её словам.
– Петру рассказал, что женщина была вызвана ещё днём, – сдавленно отвечает Анна и встаёт с моей постели. – Он не мог иначе поступить, госпожа. Для него под запретом всё чистое и девственное до тех пор, пока девушка сама не захочет предаться пороку и отдать часть собственной непорочности ему.
– То есть он знал, что я решусь. Он планировал это. А я так глупа, так искренне верила в то, что и он… боже мой, как же это больно, – закрываю лицо руками, давая волю слезам, и в груди растекается такое щемящее душу раскаяние за своё решение. Он подводил меня к этому. К развращению моих мыслей и использовал меня, чтобы раззадорить женщин. А они узнали… что я стала падшей.
– Не надо, госпожа, не плачьте. Я уверена, когда он вернётся, все объяснит вам. Ведь даже я не понимаю, почему вы так страдаете. Но если вы хотите продолжить эту связь, то другого выхода не было. Это убьёт его, если он возьмёт девственницу, или же того хуже. Ничего страшного не случилось, вы теперь вольны отдаться в его объятия, которые так хотите, – меня за плечи приобнимает Анна, но я выворачиваюсь из её рук.
– Вон. Пошла вон, – шепчу, глотая слезы, и зло поднимаю голову на опечаленную девушку.
– Госпожа…
– Вон! Не хочу видеть никого! Запрещаю! – кричу я, пытаясь пережить эту боль в груди. Это был не он, не Вэлериу лишил меня девственности, а тут находился кто-то ещё. Посторонний. И он знал, а я так глупа. Боже, как же мне невыносимо душно от этих мыслей! Как больно, эта боль сливается с телесной. И ещё больше разрывается моя грудь плачем, когда остаюсь одна.
Это так отвратительно знать, что он даже не удосужился предупредить меня, рассказать всё, а унизил таким способом, что о моём падении теперь известно всем. И из-за него женщины тоже знают, будут сильнее ненавидеть меня, и нет мне спасения больше. Ничего нет впереди. А одна ложь и жуткое ощущение грязи на себе. Отчего так поступил со мной? Предал меня. Я бы поняла, если бы сказал все честно. Поняла бы? Не знаю, но хуже, чем показательное лишение девственности ничего не бывает. Стыдно. Мне так стыдно, что сама же упросила его, практически умоляла об этом. А он грешен. Он властитель этого греха и, конечно, жаждал именно этого. Вот для чего я была нужна – для доказательства, что падшая.
Слезы высыхают, а с ними высыхает все в груди. Пустота. Она такая тихая внутри и давящая на меня, что боюсь дышать. Мне до боли стыдно и обидно, что все мои фантазии о первом разе были сожжены дотла. Я мечтала об ином, чём-то прекрасном и неповторимом, а все оказалась хуже некуда. А самое страшное для меня, что сама шла навстречу к нему, не оглядываясь и не думая. Но теперь же я испорченный товар, который никто больше не захочет. Я отдала свою чистоту. Ради чего? Ради собственного унижения и боли.
Я не знаю, как долго сижу так, смотря в одну точку, и раскачиваюсь, словно полоумная. Хочется помыться, смыть с себя всё, что натворила. Но это разве возможно? Нет. Хотя бы немного очиститься.
Кое-как поднимаюсь с постели и не волнует, что обнажена. Плетусь к ванной комнате, достигая её, и набираю воду, холодную воду, чтобы ощутить и телом тот же холод, который теперь внутри. Я потеряла нечто важное. То, что было мной. Сейчас же я чувствую себя другой. Придавленной к земле и растоптанной. Одинокой и униженной. Жаждущей наказать, но сил на это нет.
Пока зубы не начинают стучать и больше нет возможности терпеть холод, сижу в ванной, а затем выхожу, даже не обтираясь полотенцами, надеваю халат. Ноги ватные, боль внутри не стихает.
Подхожу к дверям на балкон и распахиваю шторы, чтобы увидеть закат. Вспоминаю его шёпот и слова. «Прости». Но разве слова могут утихомирить чувства внутри? Нет. От этого ещё хуже, потому что знал, видел это и продолжал. Я не хочу понимать его помыслы и причины, побудившие так жестоко обмануть меня. Лука был прав, сказав, что выбираю смерть я вместе с ним. Отчего же не услышала его?
