– Для начала я бы хотел извиниться за Луку. Он не умеет сдерживать себя, а особенно, с вами, Аурелия, – произносит Петру, поджимая губы.
– Почему он такой? Почему выбрал для себя гордыню и гнев? Ведь они его? – спрашиваю я, опускаясь на постель.
– Верно. Мы не выбираем грехи, Аурелия, – мотает головой мужчина и садится рядом со мной.
– Тогда как это происходит?
– Понимаете, когда нас обращают, то чему мы были подвластны, становится смыслом жизни. В момент обращения Луки, он был поглощён яростью за смерть нашей семьи и его. Он был полон тщеславия и желания мстить. Это и осталось с ним по сей день. Такое нельзя выбрать. Они сами находят тебя и властвуют над тобой.
– А вы, Петру? Почему печаль? Ведь вы отличаетесь от них? – задаю я вопрос и внимательно наблюдаю, как тень грусти накрывает его лицо. Встаёт и подходит к камину, упираясь в него руками.
– Меня обратили сразу же после рассказа о том, что случилось с моим отцом, с моим братом, с нашим городом. Мне было восемь. Я не могу контролировать это, и сейчас оно живёт во мне, – тихо отвечает он.
– Но всё же вы другой. Отличаетесь от них. По крайней мере, даже сейчас вы полны доброты и желания мира. Не так ли? – поднимаюсь и подхожу к нему. Поворачивает ко мне голову и горько усмехается, выпрямляясь.
– Я не могу отрицать того, что виновные должны быть наказаны. Правосудие нельзя отменить или же пройти мимо бесчинств, что творились в нашей истории. Но и не поддерживаю того, чтобы истребить всех. Мир… нет, равновесия никогда не будет. Такова эта жизнь. Такова правда. И ни вы, ни я ничего не изменим, даже если будем жаждать этого всем сердцем. Остаётся ждать и наблюдать за тем, что будет.
– А что будет со мной, Петру? Когда начнётся война? – опускаю голову, громко вздыхая.
– Сейчас Василика и все женщины ищут вас. В вас содержится та сила, которая решит, какая из сторон выиграет. Ваша кровь священна для них. Они верят в то, что только вы сможете подарить им народ, который станет править на этой земле. Они верят в немыслимую силу вашей крови, как и мы. Ведь только вы, Аурелия, смогли дать возможность Вэлериу очнуться. И если у них получится переманить вас на свою сторону, обмануть и вас, то… наступит тёмное время. Вы хоть понимаете, что последняя? Никто из наших мужчин не обратит женщину. Никогда. А вы ходячее искушение для каждого. Ваш род, который вы можете создать, будет самым сильным и молодым. А молодость имеет свои привилегии. Мощь, которую все мы потеряли с годами. Желание жить. Вы уникальны. Помимо этого, в вас течёт кровь древних. Георга и Констанцы.
– Так это правда, что он мой отец? – поднимаю голову, заинтересованная его словами.
– Да. Помните, вы мне говорили про горящий замок и лошадь, с которой упали? Так это воспоминания не Вэлериу, а Георга. Он ехал к замку, чтобы спасти людей. Не успел, его поразил кол, запущенный Василикой. Но Вэлериу успел обратить вашего отца до его последнего вздоха.
– Почему его поймали, если вы все скрывались?
– Констанца. Он влюбился в неё, когда встретил в лесу, недалеко от поселения именуемом уже Эллиаде. Наши мужчины дежурили там, искали, где прячут брата. Стена была открыта для входа и выхода. Но Василика… каждая женщина подвластна её силе. Она заставила Констанцу поймать Георга в ловушку. Затем её обратили, и она думала, что он мёртв, или же знала, что жив и покоится на дне озера. Столетия прошли, прежде чем она решилась продолжить род. Но всё же женская сущность берет своё. Желание материнства оно присуще любой женщине, на это требуется только время. Ничего не получалось у неё, одни потери детей, как и другие женщины потеряли возможность рожать. Василика разрешила Ионе вытащить Георга и показать ей, хотя это было опасно. Он передал нам послание, что Вэлериу спрятан у них и попрощался. Они вернули его к жизни буквально на пару дней, чтобы впоследствии убить, когда результат принес свои плоды.
– Мама говорила, что любила его… рассказывала о мужчине, которого убили… – шепчу, борясь со слезами.
– Вы плод любви, хотя недолгой, возможно, её и не было. Но что-то связывало Констанцу и Георга, ведь родились вы. Иначе как чудом вас нельзя назвать. И это должно вас радовать, – Петру подходит ко мне, сжимая ласково моё плечо.
– Как можно радоваться, если я всё видела? – качаю головой, всхлипывая. – Я видела, как его облачают в мешок, и хотела спасти. Нет ни капли радости, ведь всё настолько запуталось из-за них. Виноваты во всём только Вэлериу и Василика. Гордость и обида, желание мщения и ненависть друг к другу сотворили создания ночи и отвратительную реальность. Но была ли между ними любовь, Петру? Разве, когда ты любишь, не становишься на защиту любимого всеми силами? Разве, когда сердце бьётся ради одного, ты не отдашь своё дыхание за возлюбленного?
– Любви и не было, Аурелия. Была похоть, сильнейшая привязанность, сгубившая душу моего брата. Он жаждал любви когда-то, хотя себя отдал Богу. Он был иным, Аурелия. По рассказам Луки, Вэлериу был очень похож на вас. Ранимый, красивый, добрый и широкой души человек. Помогал всем и отдавал себя без остатка, сочувствие к каждому смертному наполняли его душу. Василика для этого и появилась в городе, чтобы он ослабел в своей преданности к Богу. Ведь по румынской земле ходили слухи о святом в городе Сакре. Отчего Василика так поступила с ним, мне не известно. Возможно, жажда власти, зависть, а, возможно, у неё были иные причины. Они, мужчины, ненавидят женщин, потому что именно женщина начала войну, разрушила уклад, который так долго создавался. Это не прощается.
– Отчасти я понимаю это. Правда, Петру, понимаю, но, скорее всего, я глупа, раз хочу только, чтобы это закончилось не побоищем и смертями, а иначе, – вглядываюсь в тёплые солнечные глаза и ищу в них чувство, сродни моему.
– Мы похожи с вами, – его пальцы касаются моей щеки, и он проводит по коже прохладным касанием, – мы чужие для них, Аурелия. Вы, потому что враг. А я, потому что не видел этого. Я лишний, как и вы. Они все знают больше меня, ведомы злостью, а я за пределами этого. Я не чувствую той палитры боли, что пережили они. Да, я желаю гибели Василике, как той, что сделала смертельный выпад в сторону моей семьи. Но только её.
– Но вы же один из них, – шепчу я, понимая всю боль в его глазах, сейчас передающейся мне.
– Нет. Я рождён в смутное время, но не помню его. Я создан уже после заточения брата и не знаю истины. Только догадки, сделанные по услышанным обрывкам разговоров мужчин и братьев. Никто не говорит со мной, как и с вами. Никто не принимает меня, как и вас. Никто не делится со мной, не доверяет. Я лишний, чужой, и это угнетает меня так же, как и вас. Поэтому я полностью понимаю ваше состояние.
Мне настолько жаль этого мужчину, ставшего таким не по своей воле. Эту печаль и муку в его голосе нельзя игнорировать. Сердце затопляется нежностью и сочувствием к нему.
Поднимаю руку, касаясь прохладной щеки, и улыбаюсь сквозь слезы. Петру удивлённо поднимает глаза, смотря в мои.
– Вы хороший, очень хороший. Вы слишком хороший, чтобы нести в себе зло. Вы полны доброты и раскаяния за то, что не делали. И я вас прекрасно понимаю. Мы оба жертвы обстоятельств. Благодарна вам, что так отзывчивы ко мне сейчас. Я на распутье и верю только вам, – тихо произношу я.
