– Я берегу это как зеницу ока, – призналась она, снова пряча набросок. – Два года назад, когда в Музее современного искусства устроили ретроспективную выставку Шона и когда произошел весь этот кошмар, я столько всего припомнила…
Теперь Гаспару показалось уместным задать главный вопрос:
– Вы знали Беатрис Муньос?
Изабелла, только что вся светившаяся, нахмурилась и замкнулась. Было видно, как тщательно она подбирает слова для ответа.
– Да, знала. При всем, что Беатрис натворила, она не была… плохим человеком. По крайней мере, я знала ее такой. Как Адриано и многие другие соседские ребята, она была жертвой, девчонкой, обожженной жизнью. Очень печальной, очень измученной. Не любившей себя. – Дальше Изабелла прибегла к метафоре из мира живописи: – Иногда говорят, что картина существует только в глазах того, кто на нее смотрит. То же можно было сказать о Беатрис. Она начинала любить себя, только когда на нее падал взгляд Шона. Сегодня легко об этом говорить, но я жалею, что не помогла ей, когда она вышла из тюрьмы. Кто знает, может, это уберегло бы ее от преступления, которое она потом совершила. Шону я, конечно, этого не говорила, но…
Гаспар не поверил своим ушам.
– Вы встречались с Шоном после гибели его сына?
Ответ Изабеллы был равносилен взрыву гранаты.
– В прошлом декабре, ровно год назад, он позвонил в мою дверь. Я запомнила дату, потому что узнала потом, что это было накануне его смерти.
– В каком он был состоянии? – тихо спросил Кутанс.
Изабелла горестно вздохнула:
– Скажем так: ему было уже не до моего мягкого места.
4
– Лицо у Шона было помятое, черты заострились, немытые волосы, густая щетина. Ему можно дать лет на десять больше истинного возраста. Мы не говорили лет двадцать, но я видела его фотографии в Интернете. Передо мной стоял совсем другой человек. Глаза были совсем страшные: как если бы он не спал десять дней подряд или вколол себе героин.
Гаспар и Изабелла перешли на веранду, освещенную тремя медными светильниками. Изабелла захватила с кухни, из тайника между кастрюлями, пакет с недокуренными самокрутками и закурила, не обращая внимания на колючий холод. Наверное, думала, что так ее воспоминания будут не такими болезненными.
– Но дело было, конечно, не в наркотике: Шон был убит горем. Хуже беды не придумаешь. Из него вырвали кусок мяса, резанули по самому дорогому. – Она поспешно затянулась. – Когда Шон сюда явился, мы еще не приступали к ремонту. Тогда мы с Андре, моим мужем, только-только сюда въехали и решили посвятить последние недели года тому, чтобы убрать из дома все лишнее.
– Вы были единственными наследниками Адриано?
Изабелла утвердительно кивнула:
– Его родители умерли, братьев и сестер у него не было. Но процедура вступления в права была длительной, в доме еще оставались все его вещи. Они Шона и интересовали.
Гаспара охватило охотничье возбуждение. Он чувствовал, что находится на пороге важного открытия.
– Шон не стал затевать долгих разговоров, – продолжила Изабелла. – Показал мне фотографии малыша Джулиана и объяснил, что не верит в официальную версию его гибели.
– Он сказал, почему?
– Сказал только, что Адриано сам, никого не привлекая, возобновил расследование.
Оба не заметили, как стемнело. В соседних садах зажглись гирлянды, осветившие елки, кусты, изгороди.
– Что именно хотел найти Шон у вас в доме?
– Хотел взглянуть на вещи Адриано. Вдруг тот перед смертью оставил что-то связанное с новым расследованием?
– Вы ему поверили?
– Не очень-то, – ответила она грустно. – Говорю же, он был совершенно не в себе, прямо как в бреду, чуть ли не разговаривал сам с собой. Если совсем начистоту, я даже испугалась.
– Тем не менее вы его впустили, – догадался Гаспар.
– Впустить впустила, но, пока он здесь рылся, гуляла с детьми в «Ист-Ривер Плаза»
[64]. За Шоном приглядывал мой муж.
– Не знаете, он что-нибудь нашел?
Изабелла улыбнулась и махнула рукой.
– Кавардак устроил знатный, это точно! Пооткрывал все ящики, все шкафы, все перерыл. По словам Андре, вроде бы он ушел не с пустыми руками.
Гаспар с трудом сдерживал нетерпение.
– Что он унес?
– Думаю, документы.
– Какие документы?
– Вот уж не знаю! Андре обмолвился о картонной папке, которую Шон спрятал в свою кожаную сумку.
– Что было в папке, вы не знаете? – проявил настойчивость Гаспар.
– Не знаю и знать не хочу! Что бы это ни было, мертвых не воскресить. Вы другого мнения?
Гаспар не стал на это отвечать, а задал новый вопрос:
– У вас сохранились вещи кузена?
Изабелла покачала головой:
– Нет, давно все выбросили. Честно говоря, кроме машины и хорошего американского холодильника, у Адриано не было ничего стоящего.
Расстроенный, Гаспар понял, что рано воодушевился: больше ничего он у кузины Сотомайора не выведает.
– Вы не могли бы расспросить мужа? Вдруг он вспомнит что-нибудь еще?
Изабелла, кутаясь в теплую куртку, кивнула. Гаспар записал на сигаретной пачке номер ее сотового телефона.
– Это очень важно! – со значением проговорил он.
– Не пойму, какой толк во всем этом копаться. Малыш погиб, разве нет?
– Sans doute
[65], – подтвердил он по-французски и поблагодарил женщину за помощь.
Изабелла проводила взглядом странного посетителя и раздавила окурок в глиняном поддоне цветочного горшка. Он сказал «sans doute». Французский она понимала, но логика этого выражения от нее всегда ускользала. Всякий раз, слыша его, она удивлялась, почему оно значит «peut-être»
[66], а не «sans aucun doute»
[67].
Не забыть спросить об этом у мужа!
Пенелопа
«После Пикассо есть только Бог».
Я часто смеялась над этой фразой Доры Маар, но ныне слышу в этих словах бывшей музы каталонского гения истинный трагизм. Ибо я сама чувствую то же самое. После Шона Лоренца остался только Бог. А раз в Бога я не верю, то после Шона Лоренца нет уже ничего.
Спасаясь от твоего призрака, я почти забыла, насколько чувствительна была к твоей живописи, Шон. Но после того как этот Гаспар Кутанс показал мне твое последнее полотно, оно не перестает меня преследовать. Неужто смерть и правда такая? Белая, мягкая, убедительная, светлая? Неужто там, на этой территории, где, кажется, нет больше страха, обретаешься теперь ты, Шон? А наш сын, он с тобой?
