Но утром, когда он увидел выражение ее лица за миг до того, как она отвернулась и пошла по тропинке прочь, у него словно остановилось дыхание. Он не мог ее винить. Зачем он только помахал ей рукой! Едва он это сделал, как кожей ощутил обрушившееся на него внимание. Кто угодно на ее месте поступил бы так же, очутившись перед лицом такой толпы. Но даже с расстояния он без труда прочитал в ее взгляде слово «прости», так же отчетливо, как если бы она произнесла его вслух. Она умудрилась сказать это, не проронив ни слова.
А потом исчезла.
Скорее всего, это была просто минутная паника. Зря он так переживает. И все же Грэм никак не мог отделаться от чувства, что она не просто сбежала от толпы и камер.
Когда они пристали к берегу во второй раз, солнце уже зашло за шпиль церкви, но день еще был далек от завершения. На вечер была намечена съемка еще одной сцены у входа в один из местных баров, и по дороге в свой трейлер Грэм увидел, что осветители уже устанавливают гигантские софиты, разбивая крохотный оазис искусственных сумерек посреди темной улицы.
Ассистент режиссера окликнул его с другого конца площадки, но его выход был только через двадцать минут, поэтому он сделал вид, что не слышит, и на ходу вытащил из кармана телефон. Не читая, он промотал письма от агента и пресс-секретаря, от менеджера и от девицы, с которой познакомился в спортклубе перед отъездом из Лос-Анджелеса. От Элли по-прежнему не было ни слова, и, поднявшись по ступенькам в свой вагончик, он нажал кнопку вызова. В трубке запищали гудки. Он уже начал складывать в уме сообщение, которое оставит ей, если она не возьмет трубку, – что-нибудь небрежно-веселое, чтобы скрыть растущую тревогу по поводу того, что она не ответила на его письмо, – но когда он открыл дверь, то остановился как вкопанный при виде Гарри, который сидел за маленьким столиком в его трейлере. Грэм опустил телефон и на ощупь нажал кнопку отбоя.
– Кто это был? – поинтересовался Гарри, отодвигая в сторону кипу газет.
Грэм ничего не ответил. Заглянув в мини-холодильник и взяв бутылку воды, он молча сел напротив менеджера.
Гарри улыбнулся, но в его улыбке сквозило предостережение.
– Что это за рыженькая?
Грэм запрокинул голову и принялся крупными глотками пить воду, глядя в потолок. Закончив, он утер рот тыльной стороной руки и каким-то чужим голосом спросил:
– Какая еще рыженькая?
– Брось, – отмахнулся Гарри. – Все видели, как ты вчера за ней гонялся.
– Я не…
– Не вздумай заводить шашни с местными. – Толстяк откинулся на спинку стула и поскреб затылок. – Думаешь, я такое в первый раз вижу? Ты выезжаешь из Лос-Анджелеса, и внезапно вокруг оказываются тысячи девиц, которые выкрикивают твое имя…
– Это не то, что ты думаешь.
– Разумеется, – кивнул Гарри, хотя прозвучало это не слишком убедительно. – Но дело в том, что ты выбрал не самый подходящий момент, чтобы внезапно заделаться бабником.
Грэм фыркнул:
– А что, для таких вещей бывают подходящие моменты?
– Я говорю серьезно. Этот фильм – поворотный момент в твоей карьере, и твой имидж сейчас имеет огромное значение. Не хватало мне только, чтобы тебя каждый вечер видели с новой девицей. – Он вытащил из-под кипы газет, которая лежала перед ним, глянцевый журнал и придвинул его к Грэму. – Вот, полюбуйся.
Грэм с подозрением покосился на него и, к своему изумлению, увидел крупный кадр со вчерашней съемки. Снимок был сделан в тот момент, когда он оторвал Оливию от земли и закружил перед тем, как поцеловать. Глаза у обоих были закрыты, руки сплетены, и, в вырванном из контекста, в этом мгновении с легкостью можно было усмотреть нечто большее, нежели просто игра на камеру. «Магия экрана или реальная любовь?» – вопрошала крупная надпись под снимком.
– Неплохая работа, – сказал Грэм и бросил журнал на столик.
Гарри просиял:
– Именно за это ты платишь мне бешеные бабки, припоминаешь? Хотя ты мог бы очень сильно облегчить мне жизнь, если бы прекратил гоняться за этой рыженькой и просто пригласил Оливию сегодня на ужин.
– Мне кажется, я нанял тебя затем, чтобы ты облегчал мне жизнь, а не наоборот, – заметил Грэм, поднимаясь из-за стола. Он бросил бутылку из-под воды в переполненную мусорную корзину рядом с холодильником, а следом за ней отправил туда и журнал. – Да, кстати, у рыженькой, как ты ее называешь, есть имя.
– И какое же?
Но Грэм уже вышел из трейлера.
На съемочной площадке вновь кипела работа. После неудачи со съемками на воде теперь здесь царила атмосфера какого-то скрытого оживления, все деловито сновали ту да-сюда, вдохновленные идеей начать новую сцену с чистого листа.
Уже почти совсем стемнело, лишь у края воды еще слабо розовела полоса неба. В квартале отсюда мощные софиты заливали ослепительным светом тротуар перед баром, где предстояло снимать сцену срыва Джаспера. Грэм понимал, что ему сейчас необходимо настраиваться на съемку, но все равно в очередной раз вытащил из кармана телефон – проверить, нет ли весточки от Элли. Но вместо письма от нее, к своему изумлению, обнаружил письмо от мамы.
Костюмерша уже махала ему издалека. Но Грэм не стал спешить. Прикрыв экранчик телефона ладонью, он открыл письмо. Быстро пробежал глазами текст: нанизанные одна на другую отговорки, перечень уже имеющихся планов на праздники, опасения по поводу необходимости лететь самолетом и дороговизны билетов, предположения, что они все равно будут не к месту среди его «киношных друзей», извинения и обещания непременно повидаться с ним, когда он вернется в Калифорнию.
Несмотря на все это, ему потребовалось некоторое время, чтобы полностью осознать смысл письма.
Они не приедут.
Этого и следовало ожидать. У него не было никаких оснований считать, что они согласятся. И все-таки, лишь опустив телефон, Грэм, вопреки всякой логике, осознал, что в самом деле надеялся их увидеть.
Костюмерша теперь стояла прямо перед ним. Она громко кашлянула. Грэм вскинул голову; девушка его напугала. Она была низенькая, с покатыми плечами и как минимум лет на десять старше его, но это не мешало ей взирать на него с благоговением, как будто он сделал ей огромное одолжение, наконец-то снизойдя до нее.
– Вас уже ждут, – сказала она.
Он кивнул и сунул телефон обратно в карман, старательно сохраняя нейтральное выражение лица.
Даже потом, когда на него надели костюм, уложили гелем прическу, а его самого признали готовым к выходу, он продолжал сохранять все то же непробиваемое выражение отрешенности. Это был его способ освободить место для совершенно другой личности: Джаспера с его проблемами, Джаспера с его мыслями, Джаспера с его противоречивыми чувствами к Зоуи.
Но и он сам тоже никуда не делся, лишь залег на дно: Грэм с его проблемами, Грэм с его мыслями, Грэм с его противоречивыми чувствами к Элли. И не только с ними. Ко всему этому добавлялись еще его нежелание видеть Оливию, раздражение на Гарри, обида на родителей, желание разделаться наконец с этой чертовой сценой и пойти искать Элли – единственное надежное противоядие от всего того, чем сейчас были заняты его мысли.
