Надо было рассказать ей, что его родители жили там до сих пор, только теперь, когда он приезжал навестить их, мама вылизывала дом, как перед визитом чужого человека, какой-нибудь заезжей «шишки» или давно потерянного родственника, на которого могли произвести впечатление цветы на подоконнике или безупречно сложенные полотенца, призванные замаскировать подлинный дух их дома, сделать его неузнаваемым. А ведь именно ради этого чувства родного дома Грэм вообще сюда приезжал.
Но у него не нашлось нужных слов. Он настолько привык держать подобного рода мысли при себе, что, похоже, просто-напросто разучился делиться ими с кем бы то ни было.
Он немного побродил по городу, низко опуская голову, когда проходил мимо небольших группок туристов, разглядывавших меню перед входом в местные ресторанчики. На съемочной площадке в конце улицы было пусто и тихо; в окошках вагончиков не горел свет. Сегодняшние съемки были давным-давно завершены, но Грэм знал, что Мик все равно ошивается где-то рядом, в очередной раз перечитывает сценарий или проверяет оборудование перед завтрашней сценой, которой предстояло стать первой съемкой на воде.
Проходя мимо хозяйственного магазина с установленной перед входом старомодной скульптурой механического коня, он заметил в витрине объявление о ежегодном фестивале в честь Дня независимости, и остановился, что бы прочитать текст повнимательнее. Судя по всему, каждый год четвертого июля на городской площади устраивали праздник: концерт с угощением, после которого следовали танцы и праздничный салют. Грэму живо представилась эта картина: запруженные людьми улицы, ребятишки, бегающие вокруг с бенгальскими огнями, сухой треск фейерверков и грохот музыки. Все это очень напоминало празднества в честь Четвертого июля, которые устраивали в его родном городе, и на Грэма нахлынули воспоминания о том, как в детстве они ходили с родителями на парад и как все трое махали флажками марширующим мимо под музыку оркестрантам.
Он успел пройти полквартала, когда сообразил, что в это время будет все еще в Хенли. В Лос-Анджелес им предстояло возвращаться не раньше чем через пару дней после четвертого, и хотя Грэм не помнил, что у него с графиком – по правде сказать, ему было как-то не до того, – он был уверен, что всем членам съемочной группы разрешат отдохнуть на праздники.
Не дав себе времени одуматься, он вытащил из кармана телефон и набрал номер родителей. Слушая длинные гудки, он рисовал в своем воображении эти выходные и улыбался. За все время родители приезжали навестить его во время съемок всего однажды, еще в самом начале. Они тогда снимали первые сцены с его участием на студии в Лос-Анджелесе. Его родители жались в сторонке, безнадежно чужеродные в своих свитерах грубой вязки и в очках. Мама дрожала от стоявшего в студии холода, папа щурился от слепящего света софитов. Во время перерыва мама поцеловала его в щеку и объяснила, что неважно себя чувствует, и Грэму не осталось ничего иного, как проводить родителей взглядом, чувствуя свинцовую тяжесть в животе оттого, что что-то между ними было потеряно навсегда.
Но на этот раз все будет по-другому. Он устроит им экскурсию, поразит их своими познаниями в области кинопроизводства, продемонстрирует им свою игру в обстановке, в которой они смогут чувствовать себя уверенней. Он познакомит их с городом, угостит ужином в «Омаровой верше», они вместе пойдут на гулянья и будут любоваться салютом, как в его детстве. Может, он даже съездит с папой на рыбалку. Может, он даже познакомит их с Элли.
Когда сработал автоответчик – запись была та же самая, сделанная много лет назад, – он кашлянул и заговорил.
– Привет, ребята… – произнес он, потом ненадолго замялся. – Это я. Хотел узнать, есть ли у вас уже какие-то планы на Четвертое июля. Если нет, может, вы смогли бы приехать ко мне на съемки? Вам тут понравится. Очень напоминает наш город. Думаю, вы с удовольствием проведете тут выходные. Да, кстати, я сейчас в штате Мэн. Не помню, говорил вам об этом или нет. В общем, звоните, как что-то надумаете…
Он умолк и поспешно нажал кнопку отбоя, уже не уверенный в том, что это была такая уж хорошая идея. Его родители практически никуда не выезжали. Когда Грэм был маленьким, они ездили в отпуск один раз в год, грузились в машину и за два часа доезжали до океана, где ровно три дня жили в мотеле на берегу, прежде чем вернуться домой розовощекими и хмельными от солнца. Дело было не в том, что им не хотелось повидать мир; просто на две учительские зарплаты они не могли позволить себе ничего большего.
– Мы ведь живем в Калифорнии, – бодро говорили они всегда. – У нас вся жизнь один сплошной отпуск.
Однако Калифорния, в которой Грэм вырос, очень отличалась от той, где он жил сейчас. Она отличалась даже от той Калифорнии, в которой он ходил в школу. Между этими Калифорниями было двадцать минут езды, а разница была такая, как будто это были не двадцать минут, а двадцать часов. Как раз в тот год, когда он должен был идти в старшие классы, он умудрился выиграть стипендию, покрывавшую часть платы за обучение в частной школе в одном из соседних городков, а остаток родите ли внесли из тех денег, которые оставили Грэму бабушка с дедушкой. В то время эта сумма казалась Грэму астрономической, и его мучили угрызения совести за то, что он взял эти деньги, когда на них можно было сделать столько всего: отремонтировать дом, сменить дышащую на ладан машину, заплатить по счетам, которые с пугающей частотой скапливались на отцовском столе.
Теперь, разумеется, у Грэма с лихвой хватило бы денег на все это сразу: он мог бы купить родителям новый дом или целый автопарк, отправить их в кругосветное путешествие и расплатиться со всеми их долгами, не моргнув даже глазом. Но единственное, чего они хотели, – единственное, чего они хотели по-настоящему, – это чтобы он поступил в колледж.
Не то чтобы они были против его съемок в кино, просто они относились к этому как к чему-то, с чем можно смириться, как к временной остановке на пути к высшему образованию, а не как к делу, которому он может посвятить всю свою жизнь. Его отец не смотрел никаких других фильмов, кроме черно-белой киноклассики, а все, что было снято в последние несколько десятилетий, искусством не считал. Когда Грэм пригласил их на премьеру своего первого фильма, они хлопали и смеялись в нужных местах, но он мучительно осознавал, как это все должно было выглядеть в их глазах: нескончаемые сцены драк, нашпигованные головокружительными спецэффектами, пафосные диалоги, но хуже всего была сцена, в которой он наконец-то поцеловал главную героиню и которая неожиданно показалась ему самому невыносимо пошлой.
Да, они чувствовали себя чужими на незнакомой территории его новой жизни и порой не знали, как себя теперь с ним вести. Но Грэм точно знал: они надеялись, что он рано или поздно опомнится и покончит с актерством. Они имели обыкновение говорить о его карьере так, как будто это было что-то вроде вынужденного перерыва в учебе, словно он отложил поступление в колледж ради того, чтобы на один сезон отправиться на гастроли с цирком или провести несколько месяцев за изучением брачного поведения обезьян на Бали. Правда же заключалась в том, что Грэм вовсе не собирался в следующем году поступать в колледж. Освоив программу старших классов с помощью репетитора, нанятого для него киностудией, он намеревался на этом поставить в своем образовании точку.
