Даниэла сердито тряхнула головой.
— Синьора! — встревоженно повторил старичок. — Дождь.
И тогда она, не оборачиваясь, шагнула прямо туда — в обжигающе холодную стихию, платье мгновенно прилипло к телу. Она шлепала по лужам и, наверное, со стороны напоминала какую-нибудь героиню древнего эпоса, в отчаянье бредущую в никуда. Но, сказать по правде, ей было все равно. Проходя мимо одной из витрин, она бросила на себя взгляд — спутанные волосы, вода стекает с нее ручьем. Даниэла уже мечтала о горячем душе и стакане вина и о чистой простыне, на которой она с удовольствием растянется, а потом сядет в кресло и будет смотреть какой-нибудь фильм — словом, расслабится. А затем, если повезет, уснет, и блаженный сон немного восстановит ее силы и нервы…
Подходя к дому, Даниэла увидела, что под козырьком подъезда стоит какой-то человек. За серой стеной дождя она не могла рассмотреть, кто это, и только подойдя совсем близко — ахнула. Это был Витторио!
— Ты! — воскликнула она.
И схватила его за руку. Мужская рука была неожиданно горячей. А ее — холодной, и она невольно смутилась.
— Я промокла, — сказала она, констатируя факт. — А ты?
— Не успел. Я дошел сюда и начался дождь. Так что я всего лишь немножко забрызгался. А тебе нужно поскорее согреться, — обеспокоенно проговорил Витторио.
Даниэла, улыбаясь, потянула его за собой, вверх по лестнице.
— Я уже боялась… — Но чего она боялась, так и недоговорила.
Квартира поражала своей пустынностью, выглядела как будто заброшенной, словно хозяйка отсутствовала не несколько дней, а по меньшей мере — пару месяцев. Комнаты приобрели какой-то нежилой вид. Посуда, сваленная в раковине, напоминала о поспешном бегстве. А засохший цветок у окна — о небрежности.
— Только купила. И на тебе! — вздохнула Даниэла.
Она купила эту герань в ответ на глупые слова одного поклонника, что она не способна ни о ком заботиться — даже о цветах или домашних животных. Собаку Даниэла завести не решилась. А вот цветок — собиралась предъявить со смехом этому идиоту. Но, похоже, сделать это не удастся. Она и впрямь сухая и черствая, не способная позаботиться даже о цветке. Оставила его без полива под палящими лучами солнца.
Витторио стоял рядом, и Даниэле показалось, что сейчас он повернется и уйдет. Она резко повернулась к нему, взмахнув волосами. Мокрые пряди взвились в воздухе, и брызги упали на лицо Витторио.
— Ой, прости меня! — воскликнула девушка.
— Ничего… Это благодатный дождь, — улыбнулся Витторио. Она смутилась еще больше.
Даниэла не узнавала себя: даже ее движения были робкими и неуверенными.
— Тебе нужен глинтвейн и душ, — сказал Витторио. — Ты же промокла.
— Побудь в гостиной. Я — мигом.
Даниэла метнулась в спальню, поспешно стянула одежду и встала под душ. Она все время прислушивалась, ей почему-то казалось, что Витторио в любой момент может уйти. И она снова останется одна в этой нежилой квартире.
Душ у нее занял не больше пяти минут, Даниэла растерлась полотенцем, накинула халат и прошла на кухню.
Витторио колдовал у плиты.
— Хотел сделать ужин, но в холодильнике ничего не оказалось.
Даниэла рывком распахнула холодильник.
Так и есть! Засохшая морковь, кусок недоеденной пиццы и жалкое яйцо, притаившееся в недрах белого гиганта. Хозяюшка!
— Вина у тебя тоже нет?
— Есть.
Даниэла открыла бар и на миг устыдилась ровной батарее бутылок.
Что о ней подумает Витторио! Что она хлещет спиртное как лимонад?
В отчаянии Даниэла упала в кресло и закрыла лицо руками.
— Ох, как мне стыдно, — пробормотала она.
А Витторио погладил ее по голове, как ребенка, и сказал:
— Успокойся! Я уже все заказал.
Он гладил ее по волосам, и Даниэла поймала себя на том, что ей хочется урчать от удовольствия… У нее возникло желание поцеловать руку Витторио, и она с трудом удержалась от этого.
В дверь раздался звонок.
— Это нам еду принесли.
Курьер доставил дымящуюся пиццу, сыр, оливки, теплый хлеб, мороженое.
— Ох, спасибо! — жалобно протянула Даниэла. — Я такая голодная…
— Я так и подумал.
Витторио расплатился с курьером и принялся выкладывать пиццу на блюдо. Глядя на него — высокого, гибкого, Даниэла думала: как же он не похож на ее знакомых — цепких, жадных до примитивных наслаждений. Витторио напоминал музыканта — тонкого, одухотворенного.
— Ну что? — улыбнулся Витторио. — Приступим к трапезе?
Даниэла вдруг почувствовала, что неспособна проглотить ни кусочка. Ее сковала робость. Она ела медленно, чинно.
В молчании они расправились с пиццей и приступили к мороженому.
— Почему ты не спрашиваешь меня, как я провел эти дни?
— Как? — пробормотала Даниэла, на секунду прикрывая глаза.
В голове промелькнула ужасная картина. Он сидит в ресторане с какой-нибудь девицей, а потом они идут к нему домой. Даниэла почему-то представляла себе тоненькую блондинку со светлыми глазами. Худенькую, изящную, в два раза тоньше Даниэлы, и еще у нее ослепительно-белая кожа и прямые волосы, спадающие до лопаток…
— Я скучал по тебе.
— А я — по тебе.
Возникла волнующая пауза. Преодолевая смущение, Витторио предложил:
— Давай продолжим чтение писем.
— Да…
Вдруг Витторио отщипнул кусочек хлеба и положил ей в рот. Даниэла сомкнула губы и случайно коснулась его пальцев. Невольная дрожь прошла по телу…
Но чтобы вновь все не испортить, сказав какую-нибудь глупость, Даниэла поспешно встала и ушла за бумагами бабушки.
Они опустились на пол и принялись за очередное письмо.
Мятущийся дух Макса Бедного, или Максима Горького, не давал ей покоя еще долго. Можно сказать, что неугомонность была у него в крови. Наверное, он напоминал нашей бедняжке Даниэле какого-нибудь гарибальдийца, отчаянно сражавшегося за свободу родины. Съездив в Россию, хлебнув ее ужасы, раздор, террор и разруху, Горький вернулся обратно к нам в Италию. Но не сразу. Сначала его путь лежал через Финляндию и Германию — Берлин и Заров. Но его тянуло в благословенную страну Италию, изобиловавшую теплом и солнцем. Италия хорошо греет старую кровь и нежит молодую.
Даниэла, поехавшая за Максимом Горьким в страну Советов, описывала нам повседневную жизнь так, что кровь холодела в жилах. Но было бы совершенно напрасным отговаривать ее поскорее вернуться. Во-первых, она была влюблена, а влюбленная женщина — страшна в своем упорстве, никто не сможет ее ни в чем убедить. Во-вторых, она была увлечена коммунизмом. Как и многие девушки и женщины из хороших семей. Вспомнить хотя бы историю Каридад Меркадер. Кто бы мог подумать, что мать убийцы Льва Троцкого происходила из хорошей буржуазной семьи? Среди ее предков были вице-губернатор Кубы и посол Испании в России. И замуж она вышла за добропорядочного человека. Но все равно увлеклась сначала анархистскими, а затем коммунистическими идеями, вместе с сыном сражалась на стороне республиканского правительства во время гражданской войны в Испании. «Венцом» ее деятельности стала подготовка убийства Троцкого, при этом в качестве убийцы был предложен собственный сын. О времена, о нравы! Медея почти что меркнет перед такими фигурами. А мы считаем, что истинные трагедии в наш век не совершаются… Какое заблуждение!
