Пошел флот.
– Нарком Смирнов П. А. – Смирнов, кажется, тоже жил в нашем доме, но встречал я его редко, совсем не запомнил. Ежов назвал имена всех его заместителей, начальника штаба морских сил, командующих флотами и, видя нетерпеливое лицо Кобы, «закончил суммарно»: – И двадцать два военно-морских командира высокого ранга.
Коба молча взял листы. Нашел последний.
– Ну как, Вячеслав? Все они шпионы разных разведок. Будем обсуждать каждую кандидатуру или суммарно?
– Блядьи дети, – кратко отозвался Молотов и подписал «суммарно».
Подписал «суммарно» и Коба. Положил последний лист с резолюцией на стол передо мной. «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов».
На моих глазах закончило жить все военное руководство страны.
– «Если возможно, значит, не исключено!» – вот заповедь бдительности вашего НКВД, – сказал Коба.
Ежов слушал. В безумных глазах – восхищение, восторг.
– Учимся у вас, товарищ Сталин. Каждый день!
– Еще какие предложения у тебя?
– Надо что-то делать с Буденным, – сообщил Ежов, собирая листы. – У него жена – певица Большого театра, она ходит по посольствам, путается черт-те с кем. Короче, у нас все основания подозревать, что она стала шпионкой и склонила к тому же Буденного. У него есть оружие – пулемет. Он его не сдал. Обязан был сдать сразу после Гражданской войны. Но держит на даче под Москвой на чердаке. Может, неспроста? Покушение готовит? – Глаза у Ежова горели. – Буденный сейчас живет на даче. Можно его взять вместе с пулеметом.
Я понял, что теперь из всех маршалов, изображенных на ее картине, останется один Ворошилов. Но я ошибся.
– Ты, Ежов, принимать парад на коне сможешь? Вячеслав вроде такой же наездник, как и ты… – Коба прыснул в усы. – Нет, товарищ Буденный нам нужен. Буденного оставим.
– Я к нему машину хотел отправить, – растерялся Ежов.
Коба задумался. Потом разрешил:
– Отправляй. Но пусть твои люди не вылезают из нее. – И опять прыснул в усы.
Ежов вышел в секретарскую – распорядиться.
– Сейчас будет цирк, – сообщил весельчак Коба.
…Прошло более получаса, когда в кабинете появился Поскребышев.
– Товарищ Сталин, вам звонит товарищ Буденный. Просит срочно соединить.
Коба подмигнул, включил громкую связь. Послышался задыхающийся голос Буденного:
– Товарищ Сталин! Черная машина у самой дачи. Это – за мной. Хотят арестовать! Положения наша плохая!
– Не кричи. Скажи спокойно – что они делают?
– Сидят пока в машине у дачи.
– А может, не за тобой? Просто проезжали, живот заболел, остановились.
– За мной! Точно за мной.
– Почему так уверен, Семен? Может, грехи какие за тобой?
– Грехов нет, никаких, клянусь! Оппозиций никаких!
– Оппозиций нет, говоришь? А пулемет есть. Зачем пулемет на даче держишь?
– С Гражданской войны, товарищ Сталин. Храню на память… Товарищ Сталин, один вылез из машины… Сейчас заберут…
– Где пулемет?
– На чердаке.
– Отличная боевая точка. Ты заляг там и жди. Я пришлю подмогу.
– А если они сейчас придут?
– Стреляй на поражение. Что, мне тебя учить? Бей гадов!
До позднего вечера пролежал у пулемета герой Гражданской войны. До позднего вечера стояла у дачи машина и около нее расхаживал чекист. Наконец весельчак Коба сжалился, позвонил маршалу:
– Всё уладил. Но с Ежовым побеседуй и пулемет сдай. Я тоже, как ты знаешь, участвовал в Гражданской, но пулеметов не храню.
Мне рассказали, что на следующий день Ежов позвонил Буденному и описал ситуацию с женой. Буденный знал правила: право на жизнь придется оплатить.
Бесстрашный конник, разгромивший генерала Мамонтова, полный царский георгиевский кавалер, участник всех войн с начала века, сам повез жену к нам на Лубянку. Правда, не на коне – на автомобиле. И многие у нас пошли посмотреть. Каюсь – и я.
Он вошел в здание, жалко горбясь, с поникшими усами, но в маршальской форме. За ним брела заплаканная красавица.
Уже покинув страну, после смерти Кобы, я слышал, будто вернулась она из лагерей седой сумасшедшей беззубой старухой. И все рассказывала, как ее там насиловали.
Но все это потом. А тогда… Наконец-то все разошлись, мы остались в кабинете вдвоем с Кобой.
– Мерзавец Тухачевский собрал их всех на квартире… накануне ареста. Но они не решились, сволочи.
Коба конечно же все это придумал. Никто никого нигде не собирал. Сила абсолютной Власти парализует. Как змея гипнотизирует кролика. Они могли ненавидеть, но не смели сопротивляться. Тухачевский, дворянский сын, бесстрашно глядевший на фронтах в глаза смерти, одним появлением своим останавливавший солдатские бунты, и все эти командармы, прошедшие огонь Гражданской войны, покорно дожидались неминуемого… Знали, что с ними произойдет, но пытались верить – пронесет!
– Да, ебари отменные, – продолжал Коба, – Тухачевский, например. И завербовали их по бабской части. Товарищ Сталин все не верил, все говорил себе: «Неужели такое возможно?» Забыл товарищ Сталин про большевистскую бдительность. Забыл: если возможно, значит, не исключено!
Курский соловей
Коба был благодушен. Пили чай и обсуждали будущие действия в Париже.
Вчерашний боевик Коба еще в начале года предложил дерзкий план: похитить генерала Миллера и поставить вместо него во главе РОВС нашего человека. На этот случай я приготовил для Кобы «сладкую парочку» – знаменитую певицу Плевицкую и ее мужа, блестящего молодого белогвардейского генерала Скоблина… В СССР про Плевицкую уже забыли. Но мы-то с Кобой ее хорошо помнили. Царь Николай и царица обожали ее. «Курский соловей», «Божественная» – вот ее официальные прозвища. Эмиграция была от нее без ума, она стала для них частью исчезнувшего мира – «Москва златоглавая, звон колоколов…»
Она и генерал задыхались в сонной эмиграции. Оба авантюристы, они были полны сил.
Мы довольно легко разработали этих фанатичных монархистов. Вербуя, им объяснили то, что они так хотели услышать: монархия вернулась в Россию! Красная монархия. И так же, как при монархии Романовых, евреи изгнаны из власти. Что же касается крови, лагерей и процессов, то много крови надо пролить, чтобы родить подлинного российского самодержца. А для убедительности им преподнесли новенький автомобиль и ежемесячное вознаграждение.
Помню день, когда они окончательно «оформили наши отношения».
У Плевицкой был концерт. Я находился в зале. Она вышла на сцену в кокошнике, усыпанном жемчугом. Простое широкое скуластое лицо, курносая, с быстрыми раскосыми глазами. Но какова стать – высокая, гордая, мраморные плечи, великолепное тело. На платье, как орден, – огромная бриллиантовая брошь, подарок последней царицы. И началась любимая цыганщина – ресторанный разгул и народные песни…
