– Учти, и ты в этот Дом тоже въедешь. Если обрушится – то и на тебя тоже.
Пришел Федя, лучший строитель СМУ.
– А ну, протяни руки, – сказал он Феде.
Федя протянул – пальцы ходили.
– Опять – пианист! Сволочь пьяная!
– А Феде все равно, он в любом виде… – захихикал прораб.
– Пьянству – бой! Пьянству – бой! – вдруг выкрикнул Федя.
– И чтоб к утру все было заделано, ты понял, Федор?
– Все сделает! Как обещался, так и сделает! – кричал прораб.
– А мы тебе квартиру даем в Доме, Федор. Если обвалится, то и на тебя… Ну, с Богом, ребята! А церковь… – вдруг повернулся он к прорабу, – это же памятник культуры!.. Под этой церковью прадеды наши… Так что пусть стоит. Отреставрируем.
Федю увели. Потом на улице застучало, будто заколачивали двери.
«Это леса возводят», – подумал он.
Был час ночи, когда вдруг открылась дверь и вошел… Лицо смуглое, в странных пятнах. Курчавая рыжая борода торчком.
– Вам чего, гражданин?
– Вселяюсь.
– Как это вселяетесь? Ведь ночь…
– А где сказано, что ночью нельзя вселяться, морда? – Человек протягивал ордер.
– Поинтересуюсь, кто выдал вам ордер?
– Кто выдал, того здесь нету.
В ордере было написано: «Попов И. И.»
– Вы, простите, не родственник Сан Саныча Попова?
И вдруг рыжая бороденка исчезла, а вместо нее перед глазами возникла та, маленькая дверца. И чей-то голос томительно кричал за дверцей:
– Иуда! Вошел!
Когда он открыл глаза, перед ним стоял совсем другой человек – чернобородый, черноволосый. Он глядел на этого человека и чувствовал невыразимую печаль. А за человеком толпой теснились все смуглые и чернобородые лица. И все незнакомые ему. И все – с ордерами в Дом, где должны были жить только знакомые. Он оказался в ужасном положении: он понимал, что так быть не может: Дом был на брони.
Он никак не мог дождаться утра, чтобы начать звонить в инстанции – выяснять всю эту галиматью.
…Я очутился у дома, я узнал этот дом, дом, который в нашем городе называли «дворянское гнездо».
Я любил это место: здесь стоит церковь с шатровой колокольней. И маленькое кладбище, где похоронены мои предки… Но теперь над всем этим возвышался Дом.
Дом был освещен багровым отсветом далеких пожаров. И я почему-то вошел в Дом, все ожидая окрика сторожа. Но никто меня не окликнул.
Я сразу увидел его. Он сидел один, в плаще и в шляпе на ушах. Неожиданно он обрадовался мне:
– Вы, если не ошибаюсь, наш краевед?.. Слава Богу, хоть одно знакомое лицо! Что вы так на меня смотрите?
– Я думаю, как же вы меня мучили!.. Всю мою жизнь мучили…
– Да, да, вы очень смешной случай, товарищ краевед, – сказал он, все время набирая номер телефона. – У нас с вами вышла презабавная история. Давно-давно… я еще культурой тогда заведовал… и вдруг узнаю, что по всей нашей области ищут идеологические выверты. Представляете, в каком-то городишке Буе и то нашли. А Буй уж совсем затерявшийся город. «Буй да Кадуй черт три года искал: найдет – потеряет» – пословица… Короче, в каком-то Буе есть выверты, а у нас в райцентре – нетути?! Чушь! Ну откуда у нас взять выверты, вы же видели наших писателей? И тут как раз вы приехали. Гляжу: человек образованный, с головой. Прибежал я к вам и прошу: покайтесь в вывертах. А вы упрямитесь, горячитесь: «Где ж у меня выверты-то?» – «А в статьях, в работах ваших!..» И тут выясняется, что у вас еще нет ни статей, ни работ, что вы институт только что закончили. Но я не гордый, я подождал. И ведь они появились – малюсенькие, с трехкопеечную монетку, но появились, – выверты! И мы тебя за них – под дых! Под дых! Зачем, спросишь? В Средней Азии, когда птичьи бои устраивают, птичку в кулаке на бой несут. Почему? Потому что в кулаке она злеет! Вот ты и стал злым, глупый человек. А все потому, что не понял: пока тебя вслух ругают – с тобой в порядке. А вот как ты серьезное что сделаешь – ругать не будут. Замолчим о тебе. Тишина будет. Будто нету тебя. Будто смерть… – Он положил трубку на рычаг и продолжал: – Начальнику милиции звоню. Понимаешь, пришли какие-то люди в Дом… и все с подозрительными ордерами… а милиция не отвечает. Пойдем-ка вдвоем проверим квартиры, а?
Он был со мной противно на «ты»! И самое удивительное – я с ним пошел.
Мы подошли к лифту и вдруг на площадке первого этажа увидели человека. Человек чистил ваксой туфли. Вы знаете эту вечную привычку людей: сколько бы комнат у них ни было – выходят на лестничную клетку чистить туфли.
– Ты что тут делаешь, Федор? – строго спросил он.
– Туфли чищу. Вы ж квартиру мне дали. Я стенку в доме законопатил.
– Как… уже?
– С час как стенка готова… Приняли ее.
– Кто принял?!
– Наверху, – сказал Федя, – на самом верху приняли.
Лысый недоверчиво покачал головой и взялся за дверцу лифта.
Но дверь не открылась.
Федя подошел сзади и молча рванул дверь.
– Не открывается, – сказал он и вздохнул. – Может, взять ее дрелью?
– Неси дрель!
– Легко сказать «неси». А где же она, дрель-то? Занята дрель.
– Кем занята?!
– Не наше дело… А может, динамитом ее? – вздохнул Федя и добавил задумчиво: – Нет, совсем иначе ее открывать нужно.
– А как… как нужно, дурья башка?
– А по-нашему. Кровь вперед себя пустить. Без крови какая дверь откроется?
И Федя, ухмыльнувшись, посмотрел на него.
– Убивец… – зашептал он.
А Федя уже дернулся к нему:
– Я тебя на ножик сейчас прислоню. Я Дом строил и все поджидал тебя… Сеструха в тиру курвой через тебя стала… Мать райисполком спалила…
– Ты пьяный… Пьяный!..
– Ага, гуляю… Озорник я… Залазь на нож, я, кума, веселый! – И Федя ударил его ножом: – Жги! Жги! Жги!
И открылась дверь. И я вошел в лифт.
Квартира Самого на пятом этаже была без перегородок. Белый потолок и белые стены. Я стоял посереди этой белой, белой, белой залы. И смотрел на крохотную дверцу в углу.
Дверца, как нора.
У самой дверцы, совсем голый, скрючившись, сидел Лысый и Отвратительный. И между лопаток, как оббитая ручка сосуда, торчал кривой Федин нож.
– Садись рядом, – сказал он. – Оказалось, это гостиница. Ты понял. Они превратили Дом в свою гостиницу. Хе-хе… Отсюда – сразу туда.
И вдруг я ощутил себя тоже беспомощным и голым. Я хотел пошевелить рукой, но уже не мог. И головы повернуть не мог… как в детстве, когда захлебывался от плача в ванной и истерически кричал в руках матери. И эти ее руки, не дававшие мне свободы…
