– Петь вам запрещено.
– А говорить мне можно? – поинтересовался Дин.
– Говорить можно, но не о политике.
Дин передал гитару одному из своих товарищей, а сам поднялся на сцену. Но он не был бы Дином Ридом, если бы не нашел способ изменить ситуацию в свою сторону. Подойдя к микрофону, Дин обратился к присутствующим:
– Только что ко мне подошел офицер полиции и запретил петь.
Ответом на эти слова был такой рев негодования, что в зале задрожали стены. Дин нашел глазами того самого офицера, который запретил ему петь, и картинно развел руками: дескать, я не виноват. После этого он взял гитару и ударил по струнам. Начал с чилийских народных песен, чтобы не давать повода полицейским прервать концерт в самом начале. А когда зал проникся атмосферой концерта, Дин разошелся и стал исполнять песни, которые в Чили были под негласным запретом (произведения Виктора Хары, Пабло Неруды). Последнюю песню, «Венсеремос» («Мы победим»), Дин посвятил Сальвадору Альенде. Во время ее исполнения весь зал встал и все присутствующие, за исключением полицейских, подняли вверх сжатые кулаки. Это была кульминация концерта – полное единение исполнителя и зала. Оператор снимал все это на пленку, еще и поэтому полиция не решилась прервать выступление.
После концерта Дина обступили зрители и стали обнимать его, целовать. Внезапно сквозь эту толпу к нему протиснулась женщина, которая сообщила, что несколько лет провела в пиночетовских застенках.
– В память о тех годах у меня сохранился медальон, который узники вырезают из костей, на которых им варят тюремную баланду. Сегодня я хочу подарить этот медальон тебе.
Сказав это, женщина разжала ладонь, и Дин увидел тот самый медальон в виде летящего голубя. Из-за переизбытка чувств глаза Дина в эти мгновения предательски увлажнились. А женщина тем временем попросила его наклониться и собственноручно надела ему на шею медальон.
На следующий день, 19 августа, Дин собрался выступить еще в одном месте – в университете Сантьяго. Как и рудник Эль-Теньенте, это тоже было одно из самых идеологически неблагополучных мест Чили – этакий рассадник левых идей, в котором училось 2000 студентов. Власти встали перед выбором, как поступить. Дело дошло до того, что ситуацию доложили лично Пиночету. Тот после некоторых раздумий дал «добро» на это мероприятие.
– Пусть студенты выпустят пар, – сказал диктатор генеральному директору корпуса карабинеров Сесару Мендосе. – Однако сразу после этого Дина Рида из страны выслать. Хватит ему здесь воду мутить.
Утром в день выступления, когда Дин в сопровождении своих друзей вышел из дома к автомобилю, стоявшему во дворе, их ждало неприятное открытие: все шины у машины были проколоты. Без всяких объяснений было понятно, чьих рук это дело. Однако он не обратил на это никакого внимания. А новый автомобиль тем временем был раздобыт достаточно быстро: помог кто-то из жителей этого же дома, где Дин провел ночь.
Когда Дин приехал в университет, там на улице уже собралось почти две тысячи студентов. Дин пел на открытой площадке полтора часа под несмолкаемые овации. И он невольно поймал себя на мысли, что такого единения с публикой у него давно уже не было. Концерты последних лет, которые он давал в ГДР, Советском Союзе или Чехословакии, хоть и проходили при полных залах, однако были похожи на обычные эстрадные выступления, где певец и зал существовали в некотором роде обособленно друг от друга. Единственной связующей нитью между ними были аплодисменты, которые чаще всего были просто данью традиции, а не выражением подлинных чувств зрителей. Здесь же все было совершенно иначе. Дин буквально каждой частичкой своего тела чувствовал единение зала с исполнителем, видел не сытые и равнодушные лица людей, довольных своей жизнью, а совсем другие лица – одухотворенные и заряженные на борьбу. В отличие от своих сверстников в ГДР или СССР чилийские студенты чуть ли не каждый день рисковали свободой, а то и жизнью и поэтому вызывали у Дина прилив таких чувств, которых он давно уже не испытывал.
Последнюю свою ночь в Чили Дин провел в доме у своих друзей-артистов. Они проговорили несколько часов, обсуждая ситуацию в стране и в мире, и уже собирались было ложиться спать, когда в дверь внезапно позвонили. Это были полицейские, которые довольно бесцеремонно вломились в дом и приказали Дину собираться. Тот пытался было выяснить причину своего столь неожиданного задержания, но офицер, командовавшей в доме, только процедил:
– В участке вам все объяснят.
Спустя несколько минут Дин предстал перед начальником участка – пожилым человеком с усталым лицом и бесцветными глазами. Но, как выяснилось, главным там был отнюдь не он. Когда Дина ввели в кабинет, он увидел в углу сидящего на стуле человека, лицо которого ему показалось знакомым. Когда этот человек поднялся со своего места и подошел к Дину, он тут же вспомнил, где его видел. Этот был тот самый офицер ДИНА, который в 75-м сажал его на самолет, выдворяя из страны.
– Я же предупреждал вас, чтобы вы забыли дорогу в нашу страну, – расплываясь в самодовольной ухмылке, произнес офицер. – Видно, мои предупреждения не пошли вам впрок.
– Просто я думал, что за эти годы ваша карьера благополучно завершилась и судьба не предоставит мне возможности увидеть вас вновь, – ответил Дин.
– Зря надеялись: я еще послужу отечеству, чтобы избавить его от таких людей, как вы, – все с той же усмешкой произнес офицер.
Сказав это, он взял лист бумаги, лежавший на столе, и поднес его к лицу Дина.
– Подпишите это, и судьба избавит нас от общения друг с другом – на этот раз навсегда.
Дин пробежал глазами текст, отпечатанный на машинке, который гласил, что он выдворяется из Чили без права когда-либо вернуться обратно.
– Я слишком люблю эту страну, чтобы подписывать такие бумаги, – поднимая глаза от листка, произнес Дин.
– А я думал, что вы любите только те места, где правят красные, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнес офицер. – В таком случае мы оставляем за собой право воздействовать на вас теми методами, которые сочтем нужными.
На этом разговор был окончен, и Дина вывели на улицу. Там его усадили в автомобиль с затемненными стеклами, по бокам сели двое агентов СНИ в штатском, и автомобиль тронулся. Дин думал, что его везут в тюрьму, но ошибся – они выехали за пределы города и помчались куда-то в неизвестном направлении. В эти минуты на душе у Дина стало муторно: он вдруг подумал, что минуты его жизни сочтены. Видно, он настолько достал чилийскую охранку, что она решила от него избавиться. И хотя поверить в это было трудно – ведь о пребывании Дина в Чили знало слишком много людей, – но исключать возможность того, что охранка придумает способ, как доказать свою непричастность к исчезновению Дина, было нельзя (согласно докладам международных организаций, в 1983 году в Чили было убито 96 противников режима). Одно успокаивало Дина: что даже если его сейчас убьют, то из жизни он уйдет без всяких угрызений совести за бесцельно прожитые годы. «Надеюсь, и Луису с его товарищами я сумел помочь», – с удовлетворением подумал Дин.
