– Знаю, знаю, успокойся.
– Я совершенно спокоен.
– Ладно, возвращайся домой, немедленно!
– А здесь кто останется?
– Лина. Лина за всем присмотрит.
– Я Лину одну с этим психопатом не оставлю!
– Лина сама о себе позаботится. Я еле держусь на ногах, малышка плачет, ее купать пора! Возвращайся домой сейчас же, я сказала!
Я бросила трубку.
63
Это были очень тяжелые несколько часов. Нино вернулся домой взвинченный, говорил на диалекте и без конца повторял: «Еще посмотрим, кто кого». Я поняла, что госпитализация моей матери стала для него делом принципа. Он боялся, что Солара найдет способ увезти ее в какую-нибудь дыру, где только деньги зашибают. «А в больнице, – возвращался он на итальянский, – твоя мать находится под присмотром специалистов высочайшего класса. Только они смогут продлить ей жизнь на этой стадии болезни».
Я разделяла его тревоги и видела, что он принимает мою проблему близко к сердцу. Вместо ужина он принялся обзванивать своих именитых знакомых, в надежде то ли отвести душу, то ли заручиться поддержкой в битве с Марчелло. Впрочем, как только он произносил имя Солара, каждый разговор заходил в тупик: Нино замолкал и дальше только слушал. Успокоился он только часам к десяти. Я волновалась, но виду не показывала, чтобы он снова не побежал в больницу. Мое волнение передалось Иммаколате: она то и дело плакала, я кормила ее, она засыпала, но вскоре снова заливалась плачем.
Ночью я не сомкнула глаз. Телефон зазвонил в шесть утра. Я схватила трубку, молясь, чтобы звонок не разбудил ребенка и Нино. Это была Лила. Она всю ночь просидела в больнице. Измученным голосом она выдала мне полный отчет. Марчелло сделал вид, что сдался: ушел, даже не попрощавшись с ней. Она украдкой прошмыгнула в коридор и нашла мамину палату: ее положили с пятью другими умирающими, которые стонали от боли, всеми брошенные. Мать лежала неподвижно, с закрытыми глазами, и шептала в потолок: «Мадонна, забери меня скорее, хочу умереть, сейчас же», – и дрожала всем телом. Лила присела у койки, немного поговорила с ней. Ближе к утру ей пришлось вернуться в приемный покой, потому что явились медсестры. Она была очень довольна, что сумела обойти больничные правила; неповиновение всегда доставляло ей удовольствие. Но это была наигранная веселость: она не хотела показывать, на какие жертвы пошла ради меня. До родов ей оставались считаные дни, и я легко представляла себе, чего ей стоила эта ночь. Я волновалась за нее не меньше, чем за мать.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Точно?
– Точнее некуда!
– Поезжай домой, отдохни.
– Скоро поеду. Дождусь только Марчелло с твоей сестрой.
– Думаешь, они вернутся?
– А то как же! Неужели они упустят возможность устроить такой скандал!
Не успели мы договорить, как появился заспанный Нино. Он немного постоял рядом со мной и сказал: «Дай-ка мне трубку». Но я не дала, отговорившись тем, что Лила свою уже повесила. Нино посетовал, что подключил кучу важных людей, чтобы обеспечить моей матери самый лучший уход, и хочет знать, приносят ли его старания плоды. «Пока нет», – коротко ответила я. Мы договорились, что он отвезет меня в больницу с малышкой, несмотря на холод, побудет с ней в машине, а я между кормлениями сбегаю к матери. Нино согласился сразу, даже не пытаясь возражать. Я растрогалась было, какой он заботливый, но тут же рассердилась, потому что он забыл о самых простых вещах, например, не узнал часы посещения, и мне пришлось звонить в больницу. Мы закутали девочку и поехали. Лила больше не звонила, и я надеялась встретиться с ней в больнице. Приехав, мы обнаружили, что там нет не только Лилы, но и матери. Ее выписали.
64
Позднее я узнала у сестры, как все произошло. Рассказывая мне это, она всем своим видом демонстрировала: «Вы только трепаться горазды, а без нас ничего бы не устроилось». Ровно в девять Марчелло приехал в больницу вместе с каким-то врачом – настоящим светилом медицины, за которым лично заехал домой. Мать незамедлительно перевезли на «скорой» в частную клинику в Каподимонте. «Там за ней ухаживают, как за королевой, и родственникам можно навещать ее в любое время: для папы в палате специально поставили кровать, чтобы по ночам с ней оставался. И не волнуйся, мы все оплатим, – с пренебрежением бросила она и с угрозой в голосе добавила: – Твой дружок профессор, видать, не понял, с кем связался, так что ты уж ему объясни. И этой поганке Лине передай, что Марчелло давно не тот сопляк, который когда-то за ней ухаживал. И он не Микеле, из которого можно веревки вить. Марчелло велел сказать ей, что, если она еще раз посмеет при всех на меня гавкнуть, как в больнице, он ее убьет».
Разумеется, я не стала ничего подобного передавать Лиле; мало того, даже не спрашивала, что она успела наговорить моей сестре. Но я стала уделять ей намного больше внимания. Часто звонила, чтобы она знала, как я ей благодарна, как люблю ее и жду не дождусь, когда родится ее ребенок.
– У тебя все хорошо? – спрашивала я.
– Да.
– Кое-кто рождаться не собирается?
– Какое там! Помощь моя сегодня нужна?
– Нет, сегодня нет. Но вот завтра, если сможешь…
Для меня настало трудное время: пора было соединить старые связи с новыми. Мое тело требовало постоянной близости с маленькой Иммой: я буквально не могла от нее оторваться. Но не меньше я скучала и по Деде с Эльзой, так что позвонила Пьетро и попросила их привезти. Эльза поначалу изображала заботливую старшую сестру, но хватило ее ненадолго: через пару часов она уже морщилась и с отвращением говорила: «Фу, какая страшненькая, и как только ты такую родила?» Деде сразу кинулась доказывать, что из нее мамочка лучше, чем из меня, и мне приходилось следить, как бы она не уронила малышку или не утопила во время купания.
Я очень нуждалась в помощи, особенно в первые дни, и Пьетро, надо признать, щедро ее мне предлагал. В бытность моим мужем он не очень-то рвался облегчить мне жизнь, зато теперь, когда мы официально оформили раздельное проживание, не хотел бросать меня одну с тремя дочками, младшей из которых не исполнилось еще и месяца. Он был готов остаться на несколько дней, но мне пришлось отправить его назад во Флоренцию, и не потому, что он мне мешал, а потому, что даже за те пару часов, что он у меня пробыл, Нино одолел меня звонками; он без конца звонил и спрашивал, уехал ли Пьетро и можно ли ему вернуться к себе домой без риска застать моего бывшего мужа. В итоге Пьетро уехал, Нино с головой ушел в работу и политические дела, а я осталась одна. Теперь, чтобы сходить в магазин, отвести девочек в школу, забрать их, прочесть книгу или написать пару строк, я вынуждена была просить соседку приглядеть за Иммой.
Но это было еще полбеды. Куда труднее оказалось вырваться к матери в больницу. Я не настолько доверяла Мирелле, чтобы в придачу к Деде и Эльзе поручать ей еще и новорожденную Имму. Я предпочитала брать Имму с собой. Закутывала ее как следует, вызывала такси и ехала в Каподимонте, пока Деде и Эльза были в школе. Мать вернулась к жизни. Конечно, она все еще была слаба; когда никто из нас, детей, целый день к ней не приходил, она впадала в беспокойство и плакала. Кроме того, теперь она все время проводила в постели, а ведь еще недавно хоть и с трудом, но выходила из дома. И все равно невозможно было отрицать, что роскошные условия в клинике пошли ей на пользу. С ней обращались как с важной дамой, и она с удовольствием играла новую для себя роль; когда удавалось заглушить боль препаратами, она и вовсе приходила в восторг. Ей нравилась большая светлая комната, удобный матрас и собственная ванная прямо в палате. «Именно ванная, не сортир какой-нибудь!» – говорила она с гордостью и даже пыталась встать, чтобы показать ее мне. Еще больше она радовалась маленькой внучке. Когда я приезжала к ней с Иммой, она клала ее рядом, сюсюкала и уверяла меня (звучало невероятно), что та ей улыбается.
