48
Я поссорилась с Нино. Обвинила его в бестактности – с какой стати он откровенничал с женой своего коллеги (и нечего отрицать и возмущаться!), заодно вывалив на него все, что накипело на душе. Правда, потом мы, как всегда, помирились.
Я не сказала, что Лила считает его вруном и предателем. Зачем – он посмеялся бы, и все. Но у меня крепла догадка, что Лила имела в виду не то, что ему в принципе нельзя доверять, а что-то конкретное. Эта догадка возникла сама собой, помимо моего желания, и мне меньше всего хотелось, чтобы она переросла в печальную уверенность. Но она не давала мне покоя и в одно ноябрьское воскресенье, навестив мать, я около шести вечера отправилась к Лиле. Девочки были у отца во Флоренции, Нино праздновал день рождения тестя со своей семьей (с некоторых пор я взяла за правило в разговорах с ним особенно подчеркивать слова: «твоя семья»). Я знала, что Лила дома одна: Энцо поехал к родственникам в Авеллино и взял с собой Дженнаро.
Ребенок – видимо, из-за погоды – вел себя беспокойно, беспрестанно пинал меня. Лила тоже жаловалась: живот у нее шел волнами, будто в нем разыгрался настоящий шторм. Она хотела прогуляться, чтобы ребенок затих, но я принесла пирожные, сварила кофе и накрыла на стол – в общем, создала идеальную обстановку для разговора по душам.
Я старательно делала вид, что пришла просто поболтать. И начала с вопросов, которые волновали меня меньше всего. «Представляешь, Марчелло болтает, что это ты довела до ручки его брата. Как тебе это удалось?» Я произнесла это веселым тоном, как будто приглашала ее посмеяться вместе со мной. Мне надо было усыпить ее бдительность и вытянуть из нее главное: что ей известно о Нино, чего не знаю я?
Лиле не сиделось на месте, она без конца вставала, жаловалась, что живот у нее распирает, словно она выпила несколько литров газировки, а от запаха пирожных ее мутило, хотя она всегда любила канноли. «Ты же знаешь Марчелло, – нехотя ответила она. – Он не может мне простить, что я еще девчонкой его отшила. Но он трус и высказать мне в лицо ничего не может, вот и строит из себя обиженного, а сам, как баба, сплетничает у меня за спиной». Вдруг она сменила тон и с ласковой насмешкой проговорила: «Но ты же синьора, зачем тебе мои беды? Расскажи лучше, как мать?» Она явно хотела меня отвлечь, но я не поддалась: начав говорить о матери, плавно перешла к проблемам с братьями и Элизой, а от нее, вполне естественно, к Солара. «Мужики слишком болезненно воспринимают, когда их посылают, – фыркнула она. – Ладно еще Марчелло, хотя с ним тоже шутки плохи, но Микеле еще хуже: он давно за мной увивался, а теперь окончательно спятил, ходит тенью за моей тенью». Она именно так и выразилась: «ходит тенью за моей тенью». По ее словам, из-за этого Марчелло на нее и взъелся;
его возмущает, что она взяла его брата на короткий поводок и унизила перед всеми. «Марчелло надеется меня запугать, – снова рассмеялась она. – Только он не понимает, что единственным в их семье, кто действительно мог на любого нагнать страху, была их мать. Правда, мы знаем, чем она кончила». Лила то и дело вытирала пот со лба, жаловалась на жару и на то, что у нее с самого утра раскалывается голова. Она вроде бы отшучивалась, но в то же время мне было очевидно, что она хочет показать мне хотя бы часть того мира, в котором она жила и работала день за днем, – мира, скрытого за фасадами старых и новых домов. То и дело повторяя, что никакой опасности нет, она рисовала картины разбойных нападений, грабежа, ростовщического произвола и мести, порождавшей ответную месть. Тайная «красная книга» Мануэлы Солары после ее смерти сначала перешла к Микеле, но теперь ее вел Марчелло: он отнял ее у брата, которому перестал доверять. Весь контроль за торговлей, как законной, так и подпольной, и связи с коррумпированными политиками тоже держались на нем. «Несколько лет назад Марчелло принес в квартал наркотики, – заключила Лила. – Очень интересно, куда это нас заведет!» Она сидела бледная и обмахивалась подолом юбки.
Из всего услышанного меня больше всего поразила фраза про наркотики, особенно – горький, осуждающий тон, каким она ее произнесла. Для меня наркотики ассоциировались с Мариарозой и, в меньшей степени, с нашими посиделками на виа Тассо. Сама я никогда ничем таким не баловалась, разве что из любопытства пробовала пару раз покурить травку, но не видела ничего страшного в том, что кто-то употребляет наркотики, – в нашей среде это не считалось предосудительным. Я привела Лиле в пример бывшую золовку и ее утверждение о том, что наркотики – это просто способ раскрепощения и освобождения от запретов. Лила недовольно покачала головой: «Какое еще раскрепощение, Лену? Сын синьоры Палмьери умер две недели назад. Его в сквере нашли». Слово «раскрепощение», в которое я вкладывала определенно положительный смысл, особенно ее разозлило. «У него же вроде была болезнь сердца?» – осмелилась напомнить я. «Болезнь под названием героин, – отрезала она, но тут же поспешила добавить: – Ладно, надоело. Не хватает еще в воскресный вечер обсуждать, какие мерзости вытворяют Солара».
И все же она сказала больше, чем обычно. Не знаю, намеренно она это сделала или дала слабину из-за плохого самочувствия, но только в заслоне, воздвигнутом ею между мной и некоторыми сюжетами, появилась трещина. Совсем крохотная, но мне и этого было достаточно – я получила пищу для размышления. Я давно знала, что Микеле сходил по ней с ума, что ее образ стал для него разрушительной навязчивой идеей, и Лила не упустила случая, чтобы воспользоваться этим в своих целях. Но когда она произнесла слова «тень моей тени», перед глазами у меня встал Альфонсо в платье для беременных, как две капли воды похожий на Лилу. Вслед за тем воображение нарисовало мне ослепшего от страсти Микеле, срывающего с него это платье. Я подумала о Марчелло, и наркотики перестали казаться мне игрушкой для богатых бездельников, не знающих, чем себя занять; они змеей проскользнули в сквер возле церкви, отравляя своим ядом моих братьев, или Рино, или, может, Дженнаро, сея смерть и пополняя баланс «красной книги», которой когда-то владела Мануэла Солара, потом – Марчелло, а теперь – Микеле, а вместе с ним моя сестра. Я в очередной раз была заворожена способностью Лилы при помощи всего нескольких слов подчинить и направить в нужное ей русло чужое воображение, зародить в нем определенные образы, мысли и чувства. «Я неправильно пишу, – в смятении думала я, – я вываливаю на читателя все, что знаю. А надо писать так, как говорит Лила: оставлять в тексте незаполненные пропасти, начинать протягивать между ними мостики, но не достраивать их до конца, заставляя читателя влиться в ритм моего повествования и угадывать, куда повернут отношения Марчелло Солары с моей сестрой Элизой, Сильвио, Пеппе, Джанни, Рино и Дженнаро, с Микеле, превратившимся в тень Лилиной тени; намекнуть, что все они затаились в венах сына синьоры Палмьери – парня, которого я даже не знала и из-за которого сейчас потеряла покой, – и в венах других людей, приятелей Нино, приходящих ко мне в гости на виа Тассо, в венах Мариарозы и ее подруги – я как раз про нее вспомнила, – потерявшей здоровье и вынужденной лечь в специальную клинику; да и самой моей бывшей золовки, пропавшей неизвестно куда и не подававшей о себе вестей, потому что одним всегда удается спастись, а другие гибнут».
