— Подполковник Бойко сказал, что ему приказано первым форсировать… Однако бригада наша, считаю, заслужила большего доверия.
— Ей никто в доверии и не отказывал. Командование полагало, что Бойко раньше выйдет к Днестру, так как он не связан боями, идет напрямую. Торговаться сейчас не время. На всех славы хватит.
— Мы и не торгуемся, — впервые с начала нашего разговора Ружин вскинул голову. — Помогите нам дополнительно получить бочку солидола и спирт.
— Зачем?
— Готовимся форсировать по дну… А вода ледяная. Ружин уже повернулся, когда я вспомнил:
— Мост-то цел?
— Взорван.
— Взорван? Ведь донесли…
— Когда доносили, был цел.
Я привык к тому, что от Ружина трудно добиться обстоятельного доклада, в лучшем случае можно получить ответы на вопросы.
Оказывается, вместе с первыми танкистами к берегу вышло несколько наших «конных» пехотинцев. С ними каким-то образом был начфин, старший лейтенант Чернышев. Недолго раздумывая, Чернышев скомандовал: «За мной!» — и на галопе устремился к мосту. Шестеро смельчаков проскочили на правый берег. После этого немцы взорвали заранее заминированный пролет моста…
Западный берег Днестра скрыт предвечерним сумраком. Я лежал на влажном песке у самой кромки темной, по-весеннему говорливой воды. Правее уходили в темень полукруглые фермы моста. Где-то впереди рухнул один из его пролетов. Я уже знаю, что правый берег здесь крут, обрывист, скалист. Мне даже чудится, будто в бинокль видно отвесную стену, нависшую над рекой.
Бригада Горелова форсирует Днестр у южной окраины Устечко. На том берегу уже замполит мотострелкового батальона с группой автоматчиков, два телефониста (но связь почему-то еще не действует), один танк, первым прошедший по неровному каменистому дну.
Захватить плацдарм помогла группа бесстрашного начфина. Она приковала к себе огонь и внимание немецко-румынского гарнизона. Но связи с «начфиновцами» нет. Живы ли они, сейчас неизвестно.
Из мрака с перерывами доносятся очереди пулеметов и автоматов. Напряжения не чувствуется: либо у гитлеровцев здесь мало сил, либо они задумали пустить наши десанты, а потом расправиться с ними, утопить в быстром Днестре. Плохо, что мы толком не знаем о противнике, о численности его и намерениях. Катуков лежит рядом и тихо сквозь зубы ругается. Он уже забыл про цибербульбер… Настроение у него круто меняется.
Нам уже ясно: даже если форсирование пройдет успешно, в этом нет заслуги командования армии. Мы не помогли войскам подготовиться к рывку через Днестр.
Знаменитое «всего не предусмотришь» — слабое утешение.
— Командир бригады должен мыслить в масштабах корпуса, — говорю я, — а командир корпуса — в масштабах армии… Ну а разве мы перед Днестром думали в масштабах фронта?!
Катуков молча лежит на холодном песке. Закрыл глаза, закусил губу.
— Мы легко поучаем других, а сами не всегда придерживаемся собственных советов. Будто эти советы пригодны только для подчиненных… Понтонно-мостовой батальон застрял за тридевять земель — это, согласен, не наша вина. Но вот части вышли к Днестру и тычутся, как слепые котята. Разведать берег, реку, противника мы должны были?
Михаил Ефимович поворачивается на бок, испытующе смотрит на меня. Его полушубок потемнел на животе от влажного песка, на котором мы лежим.
— Долго ты еще будешь жилы тянуть?
— Я из себя не меньше тяну, чем из тебя.
— Мне от того не легче.
— Уверен, что Горелов и Бойко сумеют выполнить задачу и без наших указаний… Форсируем Днестр, начальство благодарность пришлет, награды даст. А надо бы…
— Ну, говори, что надо бы? Снять, да? Тебя хлебом не корми, дай позаниматься этой самой самокритикой. Любишь ты ее…
— Кто ее любит! — вздыхаю я.
— Хватит, — встает Катуков, отряхивая полушубок. — На началах взаимности отпустим друг другу грехи и пойдем, как говорит ваш брат политработник, учиться у масс.
Несмотря на шутливый тон Катукова, я вижу, он остро переживает все, о чем мы сейчас говорили. Переживает потери, за которые вроде бы и не спрашивают, промахи, которые никому почти незаметны на фоне общего успеха.
«Форсирование на подручных средствах» — это звучит так натурально, привычно. И возможно, неискушенный человек посчитает такой вид переправы мало чем отличным от всякого другого.
Но форсируют на подручных средствах не от хорощей жизни, а по фронтовой необходимости. Отстали переправочные средства, застряли понтоны, саперы не успели или не сумели навести даже штурмового мостика. А пехотинец всем своим солдатским существом чувствует цену минуты. Он видит на берегу бревно, на котором женщины складывают белье после полоскания, сталкивает его в воду, ложится на него и гребет руками. На ногах мокрые сапоги; за спиной вещмешок, на шее автомат. А впереди — исходящий огнем берег. Зацепит пуля, разорвется вблизи мина и — «Прощайте, братцы!» Поплывет вниз по реке одно мокрое бревно.
На утлом, уходящем из-под ног куске плетня размещаются по несколько человек. На сорванных с петель воротах переправляют пулеметы, а то и сорокапятимиллиметровые пушки. На самодельных плотах, которые обладают удивительной способностью перевертываться без всякой видимой причины, устанавливают семидесятишестимиллиметровые орудия.
На таких вот подручных средствах форсировал Днестр мотострелковый батальон из бригады Горелова.
Но танк на плетне или дюжине разнокалиберных бревен не переправишь.
Горелов — единственный в армии — исподволь готовился к форсированию Днестра. Он загодя велел сделать десяток труб, наподобие самоварных, только подлиннее. Теперь на берегу они крепились проволокой за кронштейны к выхлопным трубам.
Если вода попадет в мотор, мотор заглохнет и танк застрянет на дне речном, как затонувшая подводная лодка.
На пологом берегу возле Устечко танкисты паклей и солидолом заделывали все щели. Закупоренный слепой танк спускался к воде и медленно, будто щупая дно, скрывался в ней. В ту секунду, когда исчезала в быстром потоке башня и только штырь антенны да удлиненная выхлопная труба покачивались над рекой, каждый на берегу ощущал толчок в сердце. Как ни задраен танк, вода в конце концов проникнет в него, а воздух не попадает. Стоит угодить в яму, застрять, упершись в валун, и… тут уж бабушка надвое сказала, сумеет экипаж спастись или нет.
Горелов ничего не видит, кроме режущей барашки антенны. Не отводит ото рта микрофон.
— Бери правее… Прямо, прямо!.. Снова правее… Молодец! Спасибо за службу!
Мокрый танк, с фонтанами, бьющими из жалюзи, стремительно идет к западному берегу, сотрясая воздух пробными очередями курсового пулемета.
В кустах продрогший экипаж получает сухое обмундирование и порцию водки, которая лишь условно называется «ста граммами».
