Назначение в Стокгольм
В 1881 г. в Стокгольме открывается новый университет, и шведский друг Вейерштрасса профессор Миттаг-Леффлер начинает хлопотать там о месте доцента для Ковалевской. Чтобы оказаться ближе к месту событий, она снова приезжает в Берлин и селится вместе с дочерью Соней недалеко от своего учителя. Пока идут переговоры о ее трудоустройстве, начинает работать. Помимо математики занимается и физикой, усердно изучает закономерности преломления света в кристаллах. Ее интересует электричество, она несколько раз встречается с Сименсом. Софья Васильевна живет ожиданием нового, благотворного поворота в жизни. В то же время ее мучают сомнения, не слишком ли озаботила она собой своих благодетелей, не навлечет ли она на них неприятностей. В июле 1881 г. она пишет из Берлина письмо Миттаг-Леффлеру:
«Приношу вам живейшую благодарность за все ваши хлопоты о моем назначении в Стокгольмский университет. Что касается меня, я всегда с радостью приму место доцента университета. Я никогда и не рассчитывала ни на какое другое положение и, признаюсь вам в этом откровенно, буду чувствовать себя менее смущенной, занимая скромное место; я стремлюсь применить свои познания и преподавать в высшем учебном заведении, чтобы навсегда открыть женщинам доступ в университет; теперь, как бы то ни было, этот доступ есть исключение или особая милость, которой всегда можно лишить, что и произошло в большинстве германских университетов. Хотя я и не богата, но располагаю средствами для того, чтобы жить вполне независимо; поэтому вопрос о жалованье не может оказать никакого влияния на мое решение. Я желаю главным образом одного — служить всеми силами дорогому мне делу и в то же время доставить себе возможность работать в среде лиц, занимающихся тем же делом, — это счастье никогда не выпадало мне на долю в России; я пользовалась им только в Берлине. Все это — мои личные желания и чувства. Но я считаю себя обязанной сообщить вам также следующее. Профессор Вейерштрасс, основываясь на существующем в Швеции положении дел, считает невозможным, чтобы Стокгольмский университет согласился принять женщину в число своих профессоров, и, что еще важнее, он боится, чтобы вы не повредили сильно сами себе, настаивая на этом нововведении. Было бы слишком эгоистично с моей стороны не сообщить вам этих опасений нашего уважаемого учителя, и вы, конечно, поймете, что я пришла бы в отчаяние, если бы узнала, что вы за меня поплатились какой-нибудь неприятностью. Я полагаю поэтому, что теперь, быть может, было бы неблагоразумно и несвоевременно начинать хлопотать о моем назначении: лучше подождать до окончания начатых мною работ. Если мне удастся выполнить их так хорошо, как я рассчитываю, то они послужат к достижению намеченной цели».
Миттаг-Леффлер не оставил хлопот, но для достижения желанного результата понадобилось два года. В течение этого времени она пишет две очень важные для нее работы, живет в Берлине, в Париже, в России, путешествует с дочерью по Европе… В 1883 г., наконец, открывается должность в Стокгольмском университете и она уезжает в Швецию. Годом позже Софья Васильевна становится здесь профессором на кафедре математики. В Стокгольме она и закончила свой жизненный путь в возрасте 41 года. Во время траурной церемонии были произнесены такие проникновенные слова:
«Софья Васильевна! Благодаря Вашим знаниям, Вашему таланту и Вашему характеру, Вы всегда были и будете славой нашей родины. Недаром оплакивает Вас вся ученая и литературная Россия… Вам не суждено было работать в родной стране. Но, работая по необходимости вдали от родины, Вы сохранили свою национальность, Вы остались верной и преданной союзницей юной России, России мирной, справедливой и свободной, той России, которой принадлежит будущее».
Предвоенное обострение
К началу Первой мировой войны в берлинских учебных заведениях училось около 500 студентов из России, в основном в университете. Предвоенное обострение германо-российских отношений резонировало и в академической сфере. В 1913 г. вслед за мощной антироссийской кампанией в прессе вышло решение имперского министра просвещения, которым запрещалось впредь принимать русских студентов в германские университеты. Впрочем, русскими многих можно было назвать лишь условно. Еще в 1901 г., как отмечает историк А. Е. Иванов в своей работе «Российское студенческое зарубежье. Конец XIX — начало XX вв.», антироссийски настроенные студенты-корпоранты Берлинского политехникума, выступая против засилья в нем выходцев из России, с иронией называли свой институт «полакиум» (вместо «политехникум»), возмущаясь по поводу избытка студентов польского происхождения — тогда официально подданных Российской империи и, следовательно, «русских». Точно так же в Западной Европе через сто лет называли русскими всех выходцев из стран СНГ.
Приезжие из России были лишены сословной спеси, и члены немецких корпоративных студенческих организаций негодовали, что русские «низводят университет с его аристократической традицией с высокого пьедестала и стремятся сблизить его с грязными представителями рабочих кварталов». Кроме того, как отмечает также А. Е. Иванов, «нелюбовь к «русским» коллегам со стороны немецкого студенчества выражалась в антисемитизме — неприятии «русских» студентов-евреев, составлявших большинство в академических колониях российскоподданной молодежи». Еще в 1890 г. немецкие студенты Шарлоттенбургского политехникума подавали ректору петицию с требованием «удалить русско-еврейских студентов и не принимать более ни одного из них». Не добившись своего от ректора, они переправили петицию в Министерство просвещения, правда, также безрезультатно. В последующие годы эти шовинистические настроения заметно усилились. В феврале 1913 г. состоявшийся в Берлине съезд российского студенчества констатировал, что «враждебность немецких студентов к «русским», особенно учившимся на медицинских факультетах университетов, имеет откровенно антисемитскую подоплеку».
Вместе с тем студенты-корпоранты отнюдь не представляли настроения всего немецкого студенчества в целом. Они «не были свойственны, — пишет А. Е. Иванов, — той части немецких студентов, которые не входили в корпорации… Это была демократическая по своему происхождению и материальному достатку молодежь, которая поддерживала дружественные отношения со своими товарищами по учебе из других стран. Однако ее влияние на академическую жизнь было неизмеримо меньшим, чем корпорантов».
Среди студентов было немало таких, которые весьма нуждались в средствах, некоторые реально вели полуголодное существование. Это было характерно не только для Берлина. «…Русскиев большинстве своем бедствуют здесь. Многие живут в скверных и холодных комнатах у рабочих», — писал один российский студент немецкого происхождения, прибывший на учебу в Германию. «В предвоенные годы русское студенческое объединение «Помощь» предлагало русским студентам в Берлине материальную помощь. Студенческое объединение снимало лекционный зал на улице Линиенштрассе. Читальня «Салтыков» недалеко от Бранденбургских ворот имела большую библиотеку. Здесь был центр встреч и контактов русских студентов в Берлине. Рядом с читальными залами располагалась студенческая столовая. Обед из трех блюд стоил 70 пфеннигов, неимущие студенты получали еду бесплатно».
[6]
