Стоило ради этого начинать жестокую мировую войну?
«Там банкиры жили в этих домах. Всякие господа с деньгами. Сейчас Хай-стрит пустая, а тогда в торговые часы на тротуаре было не протолкнуться!
— Да где ж такая орава еду брала?
— Они еду в магазинах покупали. Теперешние люди не понимают, что такое магазин. Никто даже зеркальных витрин не помнит. Господи, а я одной только картошки по полторы тонны в подвале зараз держал! У тебя глаза бы на лоб вылезли, если бы ты увидел мой магазин! Груши, каштаны, яблоки, орехи… — Голос у старика стал прямо сладким. — Бананы, апельсины… Это фрукты такие, пальчики оближешь. Их из Испании везли, со всего мира. Пароходами и по-всякому. А я ими торговал… И вот хожу теперь, заблудших кур ищу… А какие люди ко мне наведывались! Какие дамы, знатные да красивые! Таких теперь и во сне не увидишь, в пух и прах разодетые! Вот придет такая и спросит: «Ну, мистер Смоллуейз, что у вас сегодня новенького?» А я ей: «Да вот канадских яблочек не желаете ли, а то, может, каштанов в сахаре?» Тут же, не сходя с места, заказ: «Пошлите на мой адрес тех и других». Все хлопочут, спешат — автомобили, экипажи, пешеходы, шарманщики, немцы-музыканты. Если бы не пустые дома, так я бы и думал, что все во сне пригрезилось…
— А войну-то зачем начали?
— Да понастроили всяких воздушных военных кораблей, как тут не начать?
— А она давно кончилась? — спросил мальчик. — Ну, эта война-то, она давно кончилась?
— А Бог знает, кончилась ли, — ответил старик — Кто ее знает? Заходят к нам сюда иногда чужие. Один позапрошлым летом заходил, так вот с его слов получается, что не кончилась еще война. Будто бы к северу есть еще шайки, которые воюют. И в Германии будто есть такие, и в Китае, и в Америке. А мы последний воздушный корабль, помнится, видели где-то лет семь назад. Выглядел помятым, недомерок какой-то…
— Ну и надо было на этом закончить войну, — покачал головой мальчик.
— «Закончить»! Начинать ее не надо было! Гордость людей обуяла. Дурь, и чванство, и гордость. Больно много мяса ели да пили вдоволь. Нет, чтоб уступить — пусть другие уступают. — Старик глубокомысленно пожевал что-то беззубыми деснами, и взгляд его, скользнув по долине, упал туда, где блестела на солнце пыльная, разбитая грозами крыша Хрустального дворца. Смутное, томительное сожаление обо всем, что было тут когда-то загублено, нахлынуло на него. Он даже повторил: — Начинать не надо было!»
РОМАНЫ И РОМАНЫ
(трактаты, утопии, личная жизнь)
Я сделал для грядущего так мало,
Но только по грядущему тоскую
И не желаю начинать сначала:
Быть может, я работал не впустую.
А где у новых спутников порука,
Что мне принадлежат они по праву?
Я посягаю на игрушки внука,
Хлеб правнуков, праправнукову славу.
Арсений Тарковский
Базельский поезд
1
Книгой, открывшей новый период в работе Уэллса, стал роман «Анна-Вероника» («Ann Veronica»). Героиня — это и вторая жена Уэллса Энн Кэтрин (Джейн), и Эмбер Ривз. Так сказать, смешанный образ. Писался роман в Спейд-хаусе, еще до окончательного переезда в Лондон. Все у Уэллса складывалось. «Я снова оседлал велосипед и приступил к изучению Кента. Вошел в местный магистрат, перед нами забрезжила благополучная и добропорядочная жизнь. Меня вполне могли сделать «сэром», могли дать орден или степень, и я бы фотографировался в мантии, — вот что подстерегало меня. Но «Анна-Вероника» и мое республиканство меня уберегли.
Только одно настоящее разочарование я тогда пережил — Джейн не выбрали в магистратуру графства Эссекс, хотя она того всемерно заслуживала…»
2
«В конце сентября, в среду, под вечер, Анна-Вероника Стэнли возвращалась домой из Лондона в торжественном и приподнятом настроении…»
Уэллс часто начинал свои вещи с таких вот вступлений.
«Анне-Веронике исполнилось двадцать один год и шесть месяцев. У нее были черные волосы, тонко очерченные брови, свежий цвет лица; казалось, силы, ваявшие ее черты, работали любовно и неторопливо. Стройная, она двигалась легко, в чуть сжатых губах чувствовалось не то легкое презрение, не то тень усмешки, но это была только маска, прикрывавшая ее недовольство жизнью…»
А ей отчаянно хотелось жить — в полном смысле, от всей души.
Пока Анна-Вероника училась в школе, ей не надо было задумываться, что делать, а что не делать, какие уроки учить и в какие игры играть, но школа осталась позади и теперь все изменилось, появились совершенно неожиданные цели, например, влюбиться или вообще выйти замуж. Одновременно, правда, появились и ужасные неожиданные запреты. Например, желание Анны-Вероники поступить в Соммервил или Ньюхем сразу вызвало крайне негативную реакцию отца («высшее образование лишает женщину женственности»), а невинная просьба провести ночь с друзьями в отеле на костюмированном балу его просто возмутила: «Анна-Вероника! Как это так? Что скажут люди!» Поверенный известной фирмы, человек лет пятидесяти, худощавый, страдающий невралгией, с жестким ртом, острым носом, бритый, седой, сероглазый, в золотых очках, и с круглой лысиной на макушке, отец Анны-Вероники отдавал делам в Сити не так уж много энергии; зато все оставшиеся силы уходили на гольф — игру, которой он придавал серьезное значение, а еще на занятия микроскопической петрографией. В маленькой комнатке на чердаке мистер Стэнли терпеливо шлифовал пластинки каменных пород почти до прозрачной тонкости. И романы читал соответствующие: «Красный меч», «Черный шлем», «Пурпурная мантия». Читал он их обычно зимними вечерами, и при чтении непременно присутствовала Анна-Вероника; ее всегда сердило, что отец старается пододвинуть лампу как можно ближе к себе и занять ногами в потертых пестрых туфлях из оленьей кожи всю каминную решетку…
3
На костюмированный бал отец Анну-Веронику не отпустил. Там же одни эти суфражистки, сумасшедшие! «Мы явление родовое, — совсем недавно заявила в беседе с ним одна такая же, некая мисс Минивер, — а вы, мужчины, чисто эпизодическое. В естественной природе в каждом виде самки важнее, чем самцы; олени, быки — все бессловесные животные обязаны бороться за самку, и лишь у человека самец играет почему-то главенствующую роль. Это несправедливо. Пока мы занимались детьми, мужчины похитили у нас все права и свободы».
Анна-Вероника в раздумье. Неужели единственный способ добиться настоящей свободы, освободиться от опеки отца — это выйти замуж? Например, мистер Мэннинг предлагает ей замужество. Собственно, Анна-Вероника не испытывала никакого особенного отвращения при этой мысли, просто мистер Мэннинг скучен, и брак с ним — это что-то вроде родства, влекущего за собой взаимные обязательства. А где страстные поцелуи, ради которых можно умереть? Где чувства, огнем сжигающие сердце? Вот, например, мистер Рэмедж, которого она недавно встретила на прогулке. Мистер Рэмедж подъехал к столбу, рядом с которым она отдыхала, и нагло улыбнулся: «Позвольте представить вас Цезарю». Ну, Цезарь так Цезарь. Анна-Вероника похлопала красивого жеребца по шее, восхитилась его нежным носом, пожалев про себя, что у лошадей некрасивые зубы, а мистер Рэмедж с непонятным удовольствием обвел рукой открывающуюся с холма панораму: «Видите, какая даль? Она широка, как жизнь». И на этом не остановился. «Знаете, меня очень занимают нынешние Новые Женщины и Девушки. — В отличие от отца, он произносил эти новые без всякого презрения, чуть ли не с большой буквы. — Они занимают меня необычайно. — И странно улыбнулся: — Вы ведь из таких?»
