А она была еще совсем малышкой, прелестной девочкой в коротеньком платьице с огромным кружевным воротником, с бантом на голове, с длинными локонами и серьезными серыми глазами. Миша ее, разумеется, не замечал. Наверное, он даже не различал двух сестер – Аду и Олю, ведь их всегда одинаково одевали и одинаково причесывали. Правда, Оля всегда была красивее. Но вряд ли для Миши имела значение красота такой маленькой девочки. Оля искала его общества, изыскивала предлоги, чтобы побыть рядом с ним. Детское сердечко ее колотилось при виде «милого кузена». Но все зря. «Милый кузен» ее попросту не замечал.
Его невнимание всегда причиняло ей боль. Возможно, это было первое ее «взрослое» чувство – страдание из-за холодности «любимого». Однажды она расплакалась, когда в праздник Пасхи после торжественного богослужения возле церкви Миша по обычаю христосовался со всеми – и целовал одну взрослую барышню гораздо дольше, чем ее, Олю…
Оля мечтала о Мише, о дружбе с ним, о том, как замечательно было бы жить в одном доме или хотя бы рядом, «всегда-всегда быть с ним вместе» (так сама вспоминала позже), Оля даже рисовала его в своих альбомах, но, к счастью, никто даже не догадывался, что на рисунках изображен Миша Чехов. И дело было не столько в неумении юной художницы, сколько в тех несуществующих внешних достоинствах, которыми она награждала Мишу в своем воображении.
Иногда первая детская любовь девочки к кому-то старшему – к кузену, к дяде, к другу брата, к жениху сестры, к учителю или репетитору – проходит по мере взросления. Но Оля Книппер всю жизнь свою – до самой старости – отличалась редкостным, несравненным упрямством. И не в ее характере было отказываться от однажды намеченной цели.
Оля выросла, но интерес к Мише сохранился. Она упорно продолжала считать себя безнадежно влюбленной. Привычно мечтала о Мише, глядя вечерами в темноту сада. А в сущности, о чем же еще мечтать юной барышне, как не о любви? Отец, контролировавший их с Адой чтение, все-таки позволил им прочесть некоторые избранные романы. И во всех речь шла о любви! Любовь – самое интересное и самое важное, что только может быть в жизни женщины… Любовь к Мише Чехову была самым важным и самым интересным в жизни юной Оленьки Книппер.
Правда, за отсутствием куртуазного опыта Оля не представляла, что ей делать, как завоевывать его ответную любовь. Впрочем, любовь вне законного брака для Оли Книппер не представлялась возможной. На любовь должны благословлять родители, церковь и государство… Так ее воспитали – и в свои семнадцать лет Оля еще не помышляла об отказе от моральных устоев, которые привил ей отец. А о том, чтобы стать женой Миши Чехова, она не смела даже мечтать. По целому ряду причин… Первой из которых было, конечно, то, что Миша так великолепен и неприступен, но далеко не последней причиной то, что родители Оли вряд ли пришли бы в восторг от такого выбора любимой дочери. Они бы просто не позволили ей сделать такой выбор.
Михаил Чехов. 1940-е годы
Впрочем, к 1914 году, когда Оле исполнилось семнадцать лет, в русском обществе произошло немало перемен… И немного оставалось отцов, которые, как Константин Леонардович Книппер, могли бы решать за дочерей их судьбу. Константин Леонардович, разумеется, оставлял за собой такую привилегию, но он оставался одним из последних оплотов старой морали. С нескрываемым неудовольствием оглядывался он по сторонам, не зная уже, как оградить семью от творящегося вокруг кошмара. Его младший современник – известный советский писатель граф Алексей Николаевич Толстой – в романе «Сестры» нарисовал картину того времени – картину неприглядную, но очень точную и яркую: «…Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в артистическом подвале «Красные бубенцы», – и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить. То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности. Девушки скрывали свою невинность, супруги – верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения – признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными».
…Таков был мир, в который вот-вот могли вступить Ада и Оля Книппер – девушки из почтенной немецкой семьи с ортодоксальными взглядами, воспитанные в целомудрии и скромности. К счастью, пока они не рвались «на свободу», как другие юные и неразумные. Но когда-то это должно было случиться. Константин Леонардович понимал, что не сможет продержать их в детской до того времени, когда они повзрослеют достаточно, чтобы не наделать ошибок. И терзался этими мыслями, возможно, больше, чем другие отцы юных барышень той эпохи.
Так что же следовало сделать? Как поступить? Как защитить своих чистых девочек от враждебного, безумного мира? Выдать замуж? Самому выбрать им мужей? Сейчас это было, к сожалению, совсем не модно, а в обществе Константина Леонардовича знали как человека достаточно передового…
Нет, он не мог. Да и времени на это не имел.
Что делают другие родители? Открывают двери своего дома, устраивают вечера с большим количеством гостей, приглашают молодежь… И исподволь контролируют интересы дочерей, отказывая от дома неугодным женихам и поваживая достойных.
М. Чехов в роли Эрика в пьесе Стриндберга «Эрик XIV», режиссер Вахтангов, 1921 год
Но устроить все это в своем доме в Царском Селе… В своем тихом и чинном доме! У Константина Леонардовича не хватало моральных сил так нарушить установившийся ритм жизни.
И тогда он придумал выход: отправить дочек – или лучше одну – в Москву, в дом к сестрице Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой. У нее в доме бывает много людей… Не только собратьев по сцене, а вполне почтенных, светских людей. Не только актеров, к которым Константин Леонардович, как и его папенька, питал некоторое недоверие, смешанное с пренебрежением, и ничто не могло изничтожить этого презрительного чувства, никакая любовь к сестрице Ольге, никакое уважение к ней – актера в качестве зятя Константин Леонардович не потерпел бы и уж подавно дочери своей не позволил бы идти на сцену, ни за что не позволил бы… Не только актеров, но и тех, с кем Оле и Аде полезно было бы познакомиться, кого он сам, возможно, принял бы в своем доме. Оля и Ада приходятся Ольге Леонардовне родными племянницами – она присмотрит за девочками, оградит от нежелательного общения, деликатно наставит, поможет избежать ошибок… У девочек хорошее приданое, они смогут сделать приличную партию. Они смогут чувствовать себя свободнее, «вырвавшись» из-под жесткого отцовского контроля. Иллюзия свободы… И все-таки Москва – не Петербург, московское общество всегда считалось несколько старомодным… В нынешнее время это означает, что девочки хотя бы не столкнутся с каким-нибудь вопиющим неприличием.
Итак, «в Москву, на ярмарку невест». Только кого отправить? Ада – старшая. Ее бы следовало первую в свет выводить и сватать за какого-нибудь почтенного человека. Но Оля отчего-то вызывает у родителей больше тревоги… Она всегда была более пылкой, более упрямой… Константин Леонардович еще не забыл тот случай, когда Оля в пылу ссоры выпрыгнула из окна. Да и Ольга Леонардовна предпочитает живую, хорошенькую Олю строгой Аде. Так выбор пал на младшую – Олю.
