Л. Ю. Брик. Рисунок В. Маяковского. 1916 год
Лиля была умной и хитрой, очень опытной, достаточно жесткой, чтобы укрощать темперамент Маяковского, и достаточно тонкой, чтобы разглядеть в нем мальчика и заботиться о нем по-матерински. К тому же она была пикантна со своей дерзостью, клетчатыми чулками, лисьими хвостами на шали и огромными украшениями. Она была способна играть в теннис обнаженной, но при этом обращалась с Владимиром на «вы», соблюдая «пафос дистанции». Лиля вспоминала: «Совсем он был тогда еще щенок, да и внешностью ужасно походил на щенка: огромные лапы и голова – и по улицам носился, задрав хвост, и лаял зря на кого попало, и страшно вилял хвостом, когда провинится. Мы его так и прозвали – Щеном».
Лиля сделалась для Владимира не просто желанна, но необходима. Он даже переехал на Надеждинскую улицу, чтобы быть поближе к ней. Уже в старости она говорила: «Это было нападение, Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня. Два с половиной года не было у меня спокойной минуты – буквально. И хотя фактически мы с Осипом Максимовичем жили в разводе, я сопротивлялась поэту. Меня пугали его напористость, рост, его громада, неумная, необузданная страсть. Любовь его была безмерна. Володя влюбился в меня сразу и навсегда…»
Решение о начале серьезных отношений приняла Лиля: когда сочла это приемлемым для себя. А Осип этому решению покорно подчинился. В их семье существовал запрет на выяснение отношений.
Впрочем, сама Лиля Брик заявила, что Осип физически не был ее мужем с 1916 года, а Владимир – с 1925 года. Так ли это на самом деле – никто не знает.
К Осипу Маяковский относился без ревности. Как к другу или брату. В письмах неизменно передавал ему приветы. Так они и жили – будто два законных мужа одной жены. «Супружество втроем» вызывало недоумение у окружающих, но в те времена, когда ломались старые устои и утверждалась новая нравственность, в творческой среде постарались принять и понять трио Маяковского и Бриков. Николай Асеев считал так: «Он выбрал себе семью, в которую как кукушка залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Бриков, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию».
Вместе они пережили самые трудные времена, когда практически голодали, и хотя все трое много работали – Маяковский и Лиля на «Окнах РОСТА», для которых он писал стихи и рисовал яркие плакаты, а она раскрашивала эти плакаты по трафарету, – все равно на полноценное питание средств не было, и Лиля заболела от авитаминоза. Но эти же страшные послереволюционные годы оказались и самими в их жизни счастливыми: у них была любовь, было взаимопонимание, были надежды на какое-то невероятно светлое будущее. Время ссор и разочарований друг в друге еще не пришло.
Они оба пробовали новые виды искусства: например, снимались в кино. В 1918 году вместе снялись в киноленте «Закованная фильмой» по сценарию самого Маяковского: правда, пленка сгорела, и от «фильмы» остались лишь несколько фотографий. Но для Владимира кинематограф стал еще одним увлечением, и он появлялся в кино еще дважды: в картинах «Не для денег родившийся» и «Барышня и хулиган» – последний фильм стал единственным с участием Маяковского-актера, сохранившимся до наших дней.
Да и литературный успех Маяковского достиг в эти годы пика. Он наконец получил серьезное признание. Много и плодотворно работал. «Володя писал стихи постоянно, – вспоминала Лиля Брик, – во время обеда, прогулки, разговора с девушкой, делового заседания – всегда! Он бормотал на ходу, слегка жестикулируя. Ему не мешало никакое общество, помогало даже… Если он слышал или появлялись в печати какие-нибудь хорошие новые стихи, он немедленно запоминал их, читал сто раз всем, радовался, хвалил, приводил этого поэта домой, заставлял его читать, требовал, чтобы мы слушали».
Его рубленые, чеканные строки, его громогласное, на крик срывавшееся исполнение отвечало требованиям времени. Публикации собственных стихов вызывали у Маяковского чистый детский восторг. Но едва ли не больше он любил сам читать свои стихи вслух – перед аудиторией. «Неповторима была сама манера и стиль чтения Маяковского, – рассказывал актер Игорь Ильинский, – где сочетались внутренняя сила и мощь его стихов с мощью и силой голоса, спокойствие и уверенность с особой убедительностью его поэтического пафоса, который гремел и парил царственно и вдруг сменялся простыми, порой острыми, почти бытовыми интонациями…»
...
«Неповторима была сама манера и стиль чтения Маяковского, где сочетались внутренняя сила и мощь его стихов с мощью и силой голоса, спокойствие и уверенность с особой убедительностью его поэтического пафоса, который гремел и парил царственно и вдруг сменялся простыми, порой острыми, почти бытовыми интонациями…»
Маяковский нуждался в Лиле всю свою оставшуюся жизнь. В ее советах, похвалах и критике. Из каждой поездки он писал ей нежнейшие письма, называя ее то Лисой, то Кисом, подписываясь – «твой Щен».
«Дорогой-дорогой, милый, родной и любимый кисячий детик лис. Я дико скучаю по тебе и ужасно скучаю по вас всех (по «вам всем»?)…»
«Дорогой, милый, изумительный и родной Кис… Не забывай меня, мой родненький, я тебя ужасно люблю и я твой ужасно».
«Люблю и целую тебя, родненькая. Пиши, детик!»
Лиля исполняла для Маяковского все функции писательской жены: вычитывала гранки, следила за публикациями, за критическими статьями. А еще она напоминала Владимиру о необходимости навестить мать и сестер, о которых он иной раз забывал, погрузившись в бурную политическую и творческую жизнь. Случалось, что она сама ездила навестить его родственниц, передать им деньги, хотя они-то как раз Лилю не любили, ее отношений с Владимиром не понимали и не принимали.
Мать и сестры считали, что по вине Лили, из-за увлечения ею Владимир так и не женился, не завел детей.
А ведь он нравился женщинам: рослый, могучий, с некрасивым лицом, но удивительными глазами.
«Глаза у него были несравненные, – вспоминал Юрий Олеша, – большие, черные, с таким взглядом, который, когда вы встречались с ним, казалось, только и составляет единственное, что есть в данную минуту в мире. Ничего, казалось, нет сейчас вокруг вас, только этот взгляд существует».
В 1925 году Владимир Маяковский поехал в Америку: путешествие, о котором мечтал еще в детстве. Путь был сложным, окольным: через Францию, Кубу и Мексику, где поэт почти месяц ждал разрешения на въезд в США. Зато дорожных впечатлений накопилось предостаточно.
Маяковский Владимир и Чуковский Корней с сыном Борисом в Куоккале. 1915 год
В Америке Маяковский имел огромный успех. Он вообще за границей привлекал всеобщее внимание, поскольку казался иностранцам неким человеческим воплощением Советской России – такой большой, грозный, громогласный. Одной из составляющих успеха стал его бурный роман с манекенщицей Элли Джонс.
На самом деле ее звали Елизавета Петровна Зиберт, она родилась в Уфимской губернии, в богатой семье, после революции эмигрировала. Вышла замуж за англичанина Джорджа И. Джонса, вместе они переехали в США. Была красива, поэтому работала на показах мод, как и многие русские эмигрантки. С Маяковским Элли познакомилась на коктейле в Нью-Йорке. Познакомил их Давид Бурлюк: он перебрался в США три года назад, после нескольких лет, проведенных в Японии. Владимир не знал английского языка. Бурлюк попросил Элли стать для Владимира переводчицей. Она согласилась. В тот год ей исполнилось двадцать. В супружестве Элли разочаровалась, жила с мужем порознь. Она мечтала о головокружительной любви, и такую любовь смог ей дать «пролетарский поэт». Элли утверждала, будто видела Маяковского один раз раньше, на Рижском вокзале, где он стоял у поезда вместе с Лилей Брик, и уже тогда в ее сердце шевельнулось какое-то чувство к нему.
