Казалось бы, зачем весь этот ненужный риск? Алкоголь, гонки, бесконечная череда сменяющихся в постели девушек… Просто способы снять напряжение? Отвлечься? Не оставаться в одиночестве? В письмах к Кате Рихард часто жаловался на то, как он одинок, но на самом деле это было не совсем так. Очень скоро после приезда в Японию в его жизни появилась женщина, которая безумно его любила, которую он любил и которая все эти годы была самым близким его человеком, не просто любовницей, скорее – гражданской женой. Более настоящей женой, чем оставленная в далеком СССР Катя. Они были вместе шесть лет – хороший срок для семейного стажа. Она была японка, ее звали Исии Ханако.
Ханако родилась в 1911 году в деревне рядом с Хиросимой. Училась в медицинском училище, потом поехала искать работу в Токио. Почему-то совсем не по полученной специальности. Должно быть, работа официанткой казалась ей более привлекательной. Не сразу но она нашла место в ресторане «Золото Рейна».
Елена Прудникова так описывает ее знакомство с Зорге: «4 октября 1935 года Рихард отмечал день рождения в ресторанчике „Золото Рейна“, где любили собираться скучающие по родине токийские немцы. В заведении старательно поддерживался немецкий дух, даже японских официанток звали европейскими именами. Впрочем, воспитаны они были в лучших японских традициях, были умны и умели развлекать гостей утонченной беседой. В тот день хозяин подозвал одну из официанток, по имени Агнес, и велел: „Этому господину сегодня исполнилось сорок лет. Постарайся, чтобы ему запомнился этот вечер“. Однако несмотря на все старания девушки, „господин“ чем больше пил, тем больше мрачнел.
– Люди веселятся в день рождения. А вам, наверное, у нас скучно… – сказала она, подливая гостю вина.
– Если тебе доведется отмечать сорокалетие так же далеко от родных мест, поймешь, насколько это весело, – мрачно усмехнулся тот.
Через несколько дней они случайно встретились в магазине грампластинок.
– Ты так старалась развеселить меня, что заслуживаешь награды, – улыбнулся гость.
Сегодня он был весел и обаятелен, подарил Агнес несколько пластинок. В следующий раз они увиделись весной 1936 года, когда немец вновь появился в ресторане, затем – в июне… „Агнес“, на которую он произвел неизгладимое впечатление, помнила каждый его визит. А вскоре они познакомились ближе…»
Зорге жил в небольшом двухэтажном домике в «японском» квартале, в районе Адзабуку, кстати, случайно оказалось, что неподалеку от него находится полицейское управление, сотрудники которого являлись к нему с педантичной регулярностью – вероятно, им было просто удобно заходить к нему по дороге на работу. Рихард часто замечал пропажу каких-то рукописей или использованных листов копирки, но он не оставлял без присмотра ничего важного и относился к этим визитам снисходительно, как к неизбежному злу.
Никто из любовниц Зорге не жил в его доме – возможно, даже не оставался на всю ночь, – первой и единственной была Ханако, хотя и она, судя по всему, не жила у него постоянно. Полиция пыталась завербовать ее следить за немецким журналистом, но девушка с негодованием отказалась. Она любила его всем сердцем, верно, преданно и спокойно – без ревности, без ссор, принимая его таким, как есть без всяких оговорок. Идеальная возлюбленная. И она конечно же не знала о том, что Рихард – шпион. Его арест явился для нее большой неожиданностью.
11
Нападение Германии на Советский Союз стало для Зорге жестоким ударом.
Произошло то, против чего он работал все эти девять лет, – две его родины столкнулись в смертельной схватке.
За какую из них он переживал больше?
Вечером 22 июня 1941 года Рихад страшнейшим образом напился, так что даже потерял над собой контроль.
«Оставшись в баре отеля „Империал“, Зорге пришел в состояние мрачной агрессивности. Где-то между 7 и 8 часами вечера он подошел к телефонному аппарату и вызвал резиденцию германского посла. „Эта война проиграна!“ – крикнул он оторопевшему Отту Вилли и Анита Моор, а также другие „столпы“ германской общины в Токио были шокированы последовавшими звонками от Зорге с тем же черным пророчеством. Мооры позвонили Отту и обменялись с ним негодующими замечаниями».
«Внешне он мало изменился, разве что стал серьезнее, – пишет Елена Прудникова. – Его связник, В. Зайцев, вспоминал об одной из встреч того времени: „Я встретил Р. 3. в одном из захолустных ресторанчиков… Зорге пришел с опозданием в несколько минут и подошел к моему столику. Внешне ничто не говорило о его паническом состоянии. Он был спокоен и, как всегда, собран, однако первым разговора не начинал и внимательно смотрел на меня, как бы изучая мое состояние. А услышав мое сообщение о том, что руководство в Москве высоко оценивает деятельность его и других членов его резидентуры в последние месяцы и ходатайствует перед ЦИК СССР о высокой награде, Зорге немного смутился и с улыбкой сказал: «Дорогой Серж, разве награда и благодарность для коммуниста и разведчика имеют какое-либо серьезное значение? Главное в том, что мы с вами не сумели предотвратить войну. Теперь за это люди будут платить большой кровью»“».
Ханако видела его другим, не таким сдержанным. «После 22 июня он потемнел, все время пропадал где-то, возвращался поздно и все больше тосковал. А однажды перепугал ее взрывом отчаяния. Он был уже не на пределе, а за пределом человеческих сил, понимал, что их не отзовут, и, наверное, уже предчувствовал катастрофу. Тогда, плача, он говорил ей:
– Я умру раньше. Я хочу, чтобы ты жила. Пожалуйста, живи долго… Ты не волнуйся, Зорге сильный. Он никогда не скажет ничего о тебе. А ты живи, выходи замуж… – И тут же сам себя одернул: – Прости меня, пожалуйста. Мне просто очень одиноко и грустно… – И вдруг обнял ее: – Давай умрем вместе…»
Зорге был умным человеком, он не мог не понимать, что близок к провалу. Теперь, после начала войны, следовало свернуть деятельность группы «Рамзай» и хотя бы на какое-то время лечь на дно. Но Центр требовал информацию еще более настойчиво, чем раньше. Москва хотела знать планы Японии относительно СССР. И Рихард сделал все возможное, чтобы добыть нужные сведения. А потом события начали развиваться слишком быстро, и он не мог уже ничего предпринять…
К провалу разведгруппы «Рамзай» привела довольно сложная цепочка событий, и личной вины в случившемся ни у кого из ее членов не было. Виновато было руководство четвертого управления и лично Ян Берзин – к тому времени уже покойный, – нарушившие основное правило своего ведомства: нельзя привлекать к агентурной работе бывших коминтерновцев, на которых у полиции есть досье. На группу Зорге вышли по коммунистическим каналам. Совершенно случайно.
«В конце 30-х годов вернувшиеся из Штатов японцы-коммунисты создали подготовительный комитет для работы по воссозданию коммунистической партии Японии, – пишет Елена Прудникова. – В 1940 году полиция арестовала одного из руководителей этого комитета, Рицу Ито. Он держался несколько месяцев, а потом „раскололся“ и назвал всех, кого знал. В число людей, выданных им, попала 55-летняя портниха Китабаяси Томо. 28 сентября 1941 года женщина была арестована и тоже заговорила, назвав в числе прочих Иотоку Мияги. Несколько дней полиция следила за домом художника и за ним самим. О том, что было дальше, поведал Хоцуки Одзаки, брат Ходзуми.: „10 октября полицейские агенты подъехали к дому Мияги. Увидев их в окно, тот в испуге, с трудом соображая, что предпринять, забаррикадировался в комнате. Взгляд его упал на самурайский меч, висевший на стене… Когда агенты полиции ворвались в комнату, они увидели истекающего кровью Мияги – он сделал харакири, но был жив. Старший офицер приказал быстро доставить его в больницу. Несмотря на обострение болезни – Мияги был с детства болен туберкулезом – и страшную рану, организм цеплялся за жизнь… Мияги допрашивали на втором этаже полицейского отделения. Во время допроса, когда двое сотрудников полиции вышли из кабинета, художник выбросился из окна. Трудно сказать, на что он рассчитывал, прыгая со второго этажа с целью покончить с собой, – по правде сказать, это больше похоже на попытку к бегству, чем на самоубийство. Остававшийся в комнате полицейский, недолго думая, прыгнул следом. Внизу была каменная ограда, так что разбились оба. Мияги сломал ногу и повредил позвоночник, а полицейский провел две недели в больнице. После того как арестованному была оказана первая помощь, сразу же начались допросы. И тогда он, сломленный арестом и неудачной попыткой самоубийства, заговорил“».
