Теперь они будут вести Диму по жизни.
А что же поколение-82?
За два-три последних года это поколение проделало огромный, невероятный путь (та самая «смена шкурки») — от мирного семейного сосуществования, которое проходило под бочком у мамы со всхлипом «ты знаешь, оказывается, у меня нет друзей» до «ма, я сегодня не приду».
От жизни, когда детки под боком, а родители заняты простыми вещами: уложить ночью и поднять утром, а вечером встретить у метро, и это не считая накормить-загнать в ванну-приготовь вещи на утро-как уроки-освободи телефон-опоздаешь-опаздываешь уже-во сколько кончаются уроки-обед на плите-почему все осталось-ничего не съедено-вынеси мусор-вынеси мусор-вынеси мусор, кому говорят!!! — до робкого родительского: «Ну ты хоть позвонишь?»
Ты позвонишь нам, поколение-82?
Ляплянтия
Писательница Л.Петрушевская месяц прожила в далекой южной стране Ляплянтии как гость миллионеров, принимающих у себя в замке писателей, художников и композиторов из разных стран. Вот ее мысли и впечатления.
Там в замке нам в полдень разносили в судочках завтрак, омлет и печеные баклажаны, к примеру, а на ужин давали тушеную траву типа крапивы, другую тушеную траву типа удлиненных стеблей лопуха, там также была в ходу перловая, не слишком проваренная крупа и гороховое пюре, и там не знали что такое овсянка! (То есть это вам не Англия.)
Поскольку нам не давали и макарон, это не Италия и не Бразилия.
Но, так как и устриц мы не видели, это не Франция и не Австралия, а не Германия это потому, что никогда здесь мы не едали сосисок с тушеной капустой.
Но зато нас заваливали мясом, мясом и мясом (ливер горного барана, бедро орла, грудка птицы киви, губа бегемота и копченый хвост кенгуру).
Через две недельки они заметили, что я не ем мяса, и мне заботливо принесли банку плавников акулы в собственном соку, спросивши, ем ли я рыбу.
Короче, такой страны нет на свете, и тем не менее я провела там месяц, жила в старинном замке, у меня был компьютер с русской программой, мне купили роскошные акварельные краски марки «Тициан», ластик, карандаши и толстую акварельную бумагу, а пригласили меня неведомые миллионерши, которые живут то ли в Австралии, то ли в Аргентине, им по сто семь лет, это две сестры-близняшки (как утверждают), и они приглашают кого хотят.
В этот раз они позвали меня, затем женщину-японского композитора и, кроме нас, еще и венгерского поэта, швейцарского прозаика и писательницу-лауреата из Англии.
Разговаривали все, собираясь за ужином, по-английски.
И это еще полбеды, но японский композитор Икоэ произносила букву «р» как «ль», а букву «в» как «б», например, нашего менеджера Веру она называла «Беля».
А венгерский поэт Иштван все английские слова выговаривал как польские, с присвистом, «вы понимаете», «ду ю андестенд», он прошепетывал как «чжу ю анчжештенд».
Общая беседа, однако, текла живо под вареную крапиву, цикорий, шпинат и гороховое пюре, мясо давали целыми подносами, вино лилось рекой, водка ручьем, а я выслушивала горячую речь Иштвана, кивала — и на его вопрос «чжу ю анчжештенд» регулярно отвечала «но!» (нет) и «слоули!» (т. е. «медленней»). Все смеялись моим остроумным ответам и болтали дальше.
То есть мало того, что остальные двадцать два часа я проводила в полном одиночестве, сидя у компьютера или над своими акварелями, но и за ужином мне приходилось молчать…
А человек создан для беседы! Он, если не разговаривает, впадает в какое-то странное состояние, тратит бешеные деньги на переговоры с Москвой, беседует с кошками (я их кормила регулярно выдаваемым мне мясом, но они подъедали и тушеную крапиву), и, к примеру, мне доводилось подолгу толковать с лесными клопами, они были огромных размеров и невероятной вонючести, они летали, жужжали и посещали мою комнату, пробираясь как-то через забранные сеткой окна.
Я говорила каждому: «Ну вот здрасьте! Опять? Теперь как я тебя буду выселять?» Клопы замирали под звуки незнакомой речи, я шла на кухню, брала салфетку, ухватывала гиганта и относила его на улицу.
Через десять минут раздавалось знакомое мощное гудение, новый клоп на лету шлепался о плиточный пол спальни своей зеленой спиной и оставался лежать как отдыхающий на пляже, не в силах перевернуться.
Так что на ночь приходилось окна запирать ставнями, но и это не помогало. Клопы жаждали общения, желали послушать мои русские восклицания, хотели, возможно, полежать в чистой салфетке…
Они прорывались, протискивались и сквозь ставни и начинали угрюмо гудеть во тьме.
Надо было начать их метить, у меня были сильные подозрения, что со мной работает небольшая бригада из трех особо продвинутых насекомых.
И среди ночи я зажигала свет, находила на полу броненосного клопа, отдыхающего навзничь, и волоклась на улицу его выпроваживать.
Однажды пришлось вылить принесенную мне перловку, в которой важно утоп клоп. Каша воняла невыразимо.
Кошек насчитывалось пять штыков, это были дикие лесные котята с небольшой матерью, два персонажа были черные, один серый как мама и один немыслимый, просто как пещерный вождь в боевой раскраске: лицо поделено ровно пополам, вдоль носа, и одна сторона темная, пятнистая с черным синяком вокруг глаза, другая светлая в желтую крапушку.
Жуткие черные уши торчали запятыми, как у рыси или у нечистой силы.
Я назвала его Дьяболик.
Котята не понимали русского «кс-кс», маячили в отдалении, когда я приносила им еду, не верили в свое счастье.
Но кошмарный Дьяболик первым понял, что означает мое иностранное слово, и первым начал встречать меня, хотя погладить не дался.
Я тосковала по своей кошке Мусе и хотела хоть кого-нибудь взять на руки. Получалось только с клопами.
Утрами я учила сложный ляплянтский язык, купила несколько журналов и пыталась понять тексты без словаря.
Так я в свое время начала безнадежно читать по-французски Сименона, закончив университет с пятеркой по этому предмету и умея только начать и тут же прихлопнуть любой разговор («добрый день, пожалуйста, спасибо, до свидания»).
На какой-то раз (говорят, на двенадцатый точно), встретив незнакомое слово, человек уже догадывается, что оно может означать.
У Сименона словарь, как известно, составляет 300 единиц.
Таким способом я в свое время одолела и славянские языки, а затем и итальянский (то есть читать я на них могу, остальное по мере погружения в подлинную языковую среду).
