Но не дадут…
Главное для мастера — это придумать. Минимум усилий при максимуме результата и быстро со своим ноу-хау свалить в другом направлении. А то ведь мгновенно переймут! И выставят, допустим, комнату Коли-донора с 4-го Вишняковского проезда (в топчане — функционирующие клопы). Коля — слесарь-расточник на пенсии, алкоголик и гомосексуалист, комната 14 метров, в ней шесть телевизоров один на другом, верхний работает. И друзей Колиных привезти как они есть… Очередь будет! По золоту, по евро ходим!
Мои же актрисы, придя с фестивального показа, сказали, что вот такие спектакли сляпать весьма просто, делай только все так, чтобы ни в коем случае не проскочило ни одного связного эпизода.
Действительно, как только хоть что-то будет понятно, зритель насторожится и будет ждать, чем дело кончится. А это уже сюжет, дело чревато осложнениями, то есть зритель сможет судить да рядить.
А вот еще можно поехать записать подлинный монолог какого-нибудь растлителя малолетних из колонии строгого режима. Тоже неподсудно! Подлинник — и, главное, как всемогуче! Чтение даже без выражения уже потрясет.
И критике не подлежит!
То есть современное искусство подлежит критике, но тоже современной. Суду экспертов. Который вынесет вердикт, не фальшак ли это. Нет, скажут, это подлинный Женихайло, чувствуется его рука.
То есть либо ты верь творцу, либо ты СТОЙ (в переводе на турецкий, см. продолжение словаря).
2. Продолжение словаря. Слово «и-хи-хи» и др
Итак, вместо фестиваля я попросила корабль и Босфор, и назавтра же мы стояли на палубе теплохода и плыли по зеленым волнам между Европой и Азией. На берегу шеренгами стояли рыбаки (семьями). Ветер веял нежным ароматом селедки атлантической, море! Впереди было Черное, позади Мраморное. Мы качались в колыбели нашей цивилизации и всей мировой торговли.
По берегам стояли ножками в воде дворцы. Дальние холмы были покрыты грубой овчиной лесов. Актрисы везли меня на пикник в самое красивое дачное место.
Причалили в какой-то местной Венеции. Пошли мимо старых особняков, оплетенных розами, стремясь подальше от цивилизации. В результате оказались на распутье. Можно было устроить пикник высоко на горе за кладбищем (перед нами по этой дороге уже ушли целые караваны мусульманских семей с детьми и корзинами), а можно было пойти в лесок. И мы тронулись по лесной тропе, а она плавно перешла в помойку. Параллельно тек вонючий ручей, в котором топтались гуси, желая плыть по этому лону вод, но было, видимо, мелко.
— А как по-вашему говорят гуси?
— Ква-ква, — последовал неожиданный ответ.
— А лягушки тогда?
— Лягушки — враг-враг. Ничего себе!
— Так… А как корова мычит?
— Ме-е.
(Это мне потом пригодилось, на острове, где ни один человек не говорил по-английски, а мне надо было купить молока в лавочке. И я исполнила партию коровы. Сказав «ме-е», и меня поняли.) Вот стишки того периода:
Чайки, закатываясь смехом театрально-рыдающим,
Типичным для этих крылатых Сар Бернар,
Всего-навсего ругаются насчет ночного пристанища,
А также кто у кого сегодня хамсу украл.
Освоение языка не обходится
Без некоторых смешных штук.
Я, пытаясь в лавке объяснить что хочу купить меда,
Изобразила жужжание.
Мне принесли баллончик от мух.
Я становлюсь популярна среди местного народа.
Солнце садится. Небо и море сравнялись в цвете.
На мой вкус, слишком гудит кукушка ихняя.
Я считаю, что первые музыканты подражали ей на флейте.
Музыка была имитацией. А чем поэзия?
А все смеялись, когда она попадала в рифму.
* * *
— Людмила, а как по-русски лошадь говорит?
— И-гого, а по-турецки?
— И-хи-хи! А как осел у вас?
— Иа, иа.
— А у нас аи, аи!
— А как, — спросила я, — у вас мужчина кричит, когда хочет женщину?
Нихал засмеялась:
— Йерем сене, бебек! Так бы и съел тебя, бэби.
— А тогда как женщина отвечает?
— Йэ бенэ.
— А это что значит?
— Ешь меня.
И она опять произнесла распространенное русское ругательство.
— Красиво. А если женщина не желает с ним связываться, что она тогда говорит?
— Она тогда говорит «сик мек».
— Что это?
— Ну… Это гоу виз ёр пенис.
— Сик — это… А, понятно. Ну да. Сикать.
И тут я как раз вспомнила, что прочла на стенке в автобусе. Там была табличка со словом, которое я прочла как «дурачак».
— Скажи, Нихал, а что такое по-турецки «дурачак»?
— Остановка.
И тут меня осенило:
— А дурак — есть такое слово?
— Это «стой».
В поганом ручье гусь явственно произнес «ква-ква». Мы пошли вверх к кладбищу и сели на лужочке под мраморным фонтаном, бьющим из стены. Девочки развернули наши бутерброды. Светило чудное нежаркое солнышко. Рядом паслась лошадь, с интересом («и-хи-хи») посматривая на хлеб. По моей ноге к бутерброду устремилось двое крупных муравьев.
А дальше — дальше я представила себе эпоху татаро-монгольского ига, которое было на самом деле оккупацией.
Первое, что кричат завоеватели бегущему в кусты местному: «Стой!» То есть первое слово на тюркском наречии, с которым наши предки познакомились, как раз и было «дурак», и так русские и начали называть оккупантов (как впоследствии, после 1812 года, французское «шер ами», дорогой друг, превратилось в обидное слово «шаромыжник»).
В дальнейшем наши древние партизаны так и говорили:
— Ой, где мои стрелы, гля, дурак поскакал.
Старинное слово «сикать» теперь уже понятно от чего проистекло, а вот с «йэ бенэ» дело обстояло, видимо, так: в разоренных поселениях, где перебиты мужики, хлеб сожжен, а дети еще живы и плачут от голода, что остается делать бабам? Они выходят на дорогу и предлагают себя:
— Ешь меня. Йе бенэ.
Клиенты их уже научили этому слову. И соединили его со словом «женщина», которое для чужеземца проще всего звучит как «мать». (Что кричали немцы, входя в русские дома? «Матка, яйко, млеко». Перед тем ведь их войска шли по Польше. «Матка» по-польски как раз «мать», «женщина», и все остальное тоже оттуда.)
