Чургулия моих трудовых подвигов старался не замечать. Но я уже не нуждалась в его одобрении. Когда вечерами он вдруг вопреки устоявшимся традициям оставался дома, я щедро делилась с ним своим ужином. И он, не моргнув глазом, съедал его. Мне было не жалко. Я ощущала, что в этой жизни способна постоять за себя сама. И кофе купить себе на собственные деньги. И фруктов, по которым так истосковался мой ослабленный американским гриппом организм. И подкрепить угасающие силы бедного гения, моего целеустремленного мужа.
КАРТИНКА С ВЫСТАВКИ
Любовь — это энергетический обмен, говорила нам незабвенная Эльга Карловна. Если же обмениваться нечем, то какая же это любовь…
Днем мы совсем не виделись. А ночи по-прежнему проводили вместе. Но давно уже не наведывались ко мне ни Атос, ни Арамис. Им некому было подыгрывать. Ведь между мною и Чургулией ровным счетом ничего не происходило. Чтобы обмениваться энергией, для начала неплохо было бы ее иметь. Но Чургулия полностью сублимировался в творчестве. А я… Целыми днями я теперь ворочала по полу тяжелые бархатные рулоны. Заниматься аналогичными действиями дома мне в голову не приходило. Там хотя бы за это платили.
Муж к тому же у меня был с принципами. Прикоснуться ко мне лишний раз боялся, как будто бы мы играли с ним в спортивную игру, в которой за касание назначаются штрафные баллы.
Удивляться мне было нечему. Так оно было всегда. Сближения случались с нами только на мраморе. Мы никогда не целовались на эскалаторе. Никогда не ходили по улицам, обнявшись. Он никогда не сажал меня к себе на колени при людях. А когда мы прощались с ним, то он просто махал мне рукой. Мне казалось, что я постоянно живу в условиях телесного бойкота.
Даже Денис умудрялся дать мне больше. Постоянно чмокал меня в щечку при встрече, дружески клал мне руку на плечи, гладил по голове, брал за руку. И все это получалось у него легко и естественно. И я чувствовала, что отогреваюсь после ледяного отчуждения собственного мужа.
Я знала, что Мавр нервничает. Что изводится по поводу собственной значимости как художника. Чувствовала, что ему нужна поддержка. Мне столько раз хотелось просто обнять его и помолчать вместе. Но когда я к нему подходила, он каждый раз как-то ускользал. Мне казалось, что он боялся моей жалости. И в этом своем странном страхе не думал даже, что мне, может быть, нужно, чтобы он пожалел меня. Да что там пожалел! Просто постоял со мной рядом и поделился со мной кусочком своей энергии, без которой любовь не любовь.
Когда однажды глубоким вечером муж мой вернулся домой с очередного налаживания связей с американской общественностью, я почему-то почувствовала, что сейчас что-то изменится. Потому что он смотрел на меня, а не мимо. Потому что взгляд его горел. Потому что лицо его опять казалось мне прекрасным. И я, конечно, не ошиблась.
— Ее взяли на выставку, представляешь! — он счастливо улыбнулся, закинув голову назад. И тут я поняла, как страшно он устал. Какой груз ответственности на себя взвалил. И у него получилось! Я всегда знала, что он гений.
— Поздравляю! — искренне порадовалась я, вылезая из-под одеяла, где я уже полчаса как крепко спала.
— Только надо название придумать… Английское… Чтоб никто не испугался. — Он начал возбужденно ходить по комнате. — А на выставке, говорят, их хорошо раскупают. И пресса туда обычно приходит. Молодые художники. Нестандартные темы. — Потом повернулся ко мне и радостно сказал: — Так что скоро, Ева, ты сможешь вернуться домой.
— Спасибо, — сказала я, и улыбка испарилась с моего лица. Я спрятала глаза, уставившись на складчатую, как Анды, простыню. — А как же ты?
— Кстати, об этом я и хотел с тобой поговорить, — с этими ужасными словами, он приземлился рядом со мной на матрас. — Если я останусь, мне выгоднее быть свободным.
— В каком смысле свободным? — не поняла я.
— Перед твоим отъездом нам надо развестись. Ну… Якобы, конечно.
— Нам? — я соображала ужасно туго. — Развестись?
— Не по-настоящему. На бумаге. Ну что ты так испугалась, глупая? — Он посмотрел на меня с удивлением. — Потом все восстановим. Я здесь устроюсь и… Ты пойми! Если у меня все получится с работой, то надо будет как-то здесь закрепиться. Чтобы продлили визу, мне надо оформить фиктивный брак с американкой.
— С какой американкой? — тихо спросила я, глядя в его украшенные золотом глаза.
У меня почему-то ужасно разболелся живот. Язву я себе что ли нажила в этой проклятой Америке…
— С какой-то! — С раздражением ответил он и встал с матраса. — Не знаю с какой! Я устроюсь. И тогда мы поймем, как нам жить дальше! А когда смогу, я вызову тебя обратно. — Он распалился и смотрел на меня как архангел Гавриил. — Но для этого мне нужна свобода! Я уже все узнал. Как это делать. Куда идти. Во сколько. И кому заплатить.
— Зачем ты тогда вообще на мне женился? — спросила я угрожающе тихо. — Зачем ты поставил себе эту хренову печать в этом гребаном паспорте, если для тебя это ничего не значит?
— Я не понимаю, — он нервничал, — почему ты ведешь себя как ребенок? Ты? Взрослый человек с мужской профессией! На сегодняшний день нам выгоднее быть не вместе. Так делают сотни эмигрантов. Но мы что? Склеены с тобой? Мы же не сиамские близнецы — жизненно важные органы не затронуты! Можешь ехать домой, Ева!
— А у меня затронуты. А вот я, дура, думала, что семья — это на всю жизнь, — прошептала я, глотая железный шар, — в болезни и в здравии, в печали и в радости.
Боже! Как я ненавидела себя в тот момент за то, что губы мои дрожат и едут куда-то на сторону, за то, что спазм в горле заставляет мои слова звучать с драматизмом оскорбленной интеллигенции. Но я ничего не могла с собой поделать! Как на кроссе, хоть стреляйте, а я не могу бежать быстрее. Мне так хотелось казаться гордой и неуязвимой. Но меня проняло насквозь. И понесло по самой тупиковой из всех дорог, я начала себя отчаянно жалеть. Жалеть себя. Жалеть о нем.
— Ева! Ева! — он повысил голос, как учитель, которого не слушают. — Ты понимаешь меня неправильно! Я же говорю тебе — фиктивно. Фиктивно! Так будет лучше для всех! Что я буду делать в Питере со своим дипломом? Заборы красить? Ты обо мне подумала?
Я упрямо молчала. Живот, как перед экзаменом прихватило еще сильнее. Я понимала, что жизнь поворачивается ко мне задом, да еще и нагло закидывает подол. А человек, называвшийся моим мужем, продолжал вкручивать мне мозги на повышенных тонах.
— Люди вообще одиноки. Каждый из нас один на один со своей жизнью и смертью, Ева. Не надо за меня цепляться. Очнись! — Он неприятно на меня пялился слишком широко распахнутыми глазами. — Ты — это ты. Я — это я! И не потому, что я сволочь. А потому что так устроена жизнь! И чем раньше ты это поймешь, тем будет для тебя лучше!
— И что ты мне предлагаешь? — просипела я сдавленным голосом. — Куда мне деваться? Где мой билет домой?
— Я же уже сказал тебе! — рявкнул он так, что я втянула голову в плечи. — Первое, что я сделаю, когда будут деньги куплю тебе билет. Но пока что их у меня нет!
