— Да, было бы здорово, — мечтательно протянула я.
— Эх, жаль, только до тридцать первого, а то бы и Новый год встретили, — сокрушенно покачал он головой.
— Ты так переживаешь, как будто бы мы на самом деле будем справлять там Новый год! — улыбнулась я.
— А почему нет? — спросил он с деланным не пониманием. — Почему мы сами не можем решать свою судьбу? Ведь на мою работу есть спрос. Вот что важно! Хойзингтон так, между прочим, попросил меня захватить что-нибудь еще на тему классики, если у меня есть. А у меня есть! Ты же знаешь. Прощупаем почву. Может быть, что-то удастся.
— Что, например?
— Не будем загадывать, Ева, — ответил он. — Я не знаю, что нас ждет. Вот только возможности упускать нельзя. Понимаешь? Больше такая не представится. Тут все так совпало, и картину продали, и денег на билеты хватило, и визу дали. И что теперь — приехать и уехать? Спрашивается — зачем? Только чтобы потрогать Америку своими руками? Америка — это страна больших возможностей. И я намерен использовать свой шанс.
— А я? — спросила я, немного опешив от направления его мыслей. — У меня же учебный год начинается. Это ты ведь у нас закончил. А я-то нет!
— Возьми академку! — разглядел меня сквозь свои мечты Чургулия. — Делов-то!
— А причина? Просто так ведь не дадут.
— По личным обстоятельствам. — Наклоняя свою чашку и сосредоточенно разглядывая кофейную пенку, сказал мой муж. — Замуж вышла. Вынашиваешь потомство. Мало ли что можно придумать.
— А потом? — с вызовом спросила я. Мне всегда казалось, что есть темы, которыми спекулировать нельзя. И хоть я сама ни о каком потомстве пока что и не помышляла, легкость, с которой он выбрал эту тему для прикрытия, меня неприятно кольнула.
— Да какая разница, что потом! — с досадой ответил он. — Ну, не получилось. Бывает же. Никто проверять не станет. Да и вообще, Ева! — Он пристально посмотрел мне в глаза. И мне стало не по себе от его взгляда. — Ты можешь ответить мне на один вопрос? Зачем тебе заканчивать? Чего ты хочешь? Тебе не кажется, что для одной семьи два художника многовато.
— Ого, Чургулия! Поосторожней на поворотах. Что-то тебя заносит! — Я попыталась не поверить в серьезность его слов. Теперь брать академку уж точно не буду. — Чего я хочу… Я хочу творить, работать, гореть. И кто, как не ты, должен понять меня лучше всех. Ты же знаешь, что без этого жить невозможно!
— Ева, красота моя неописуемая, — сказал он устало, как будто бы заранее понимал, что усилие, которое он предпринимает сейчас, абсолютно бесполезно. — Ну о каком творчестве ты говоришь… Всю жизнь по пальцам себе колотить? Ты на руки свои посмотри… Все это детская игра. Походила в кружок «умелые руки» — молодец. Краски мне смешивать квалификации хватит. А теперь у тебя взрослая жизнь. Ведь я могу рассчитывать на то, что ты будешь мне опорой?
— Опорой? Это как? С утра пораньше вставать рядом, чтобы ты на меня опирался? — поинтересовалась я ядовито, чувствуя занозу в сердце. Оказывается, он все-таки заметил, что руки у меня некрасивые. Мне казалось, что я успешно их прятала.
— А почему, собственно, тебя это так расстраивает? — Он нахмурил свои красивые ржаные брови и строго на меня посмотрел. — Ты, вообще-то, любишь меня или так, погулять вышла?
— Люблю, — туповато ответила я, пытаясь понять, где же таится изъян в его железной логике. Да, люблю. И до сих пор до конца не верю, что этот иконописно прекрасный человек связал свою жизнь со мной. Да, люблю. Но одновременно ненавижу. Вот, оказывается, как бывает. Что там: от любви до ненависти один шаг? И шага делать не надо. Как на лыжах еду — одна лыжа любит, другая ненавидит. Параллельно.
— Ну вот и прекрасно, — подытожил он, не давая мне времени очухаться. — Значит, возьми для начала академку. — И добавил, усыпляя мою бдительность: — На всякий случай. А я отнесу свои работы на экспертизу.
— Чтобы тебе плюнули в душу и, как Гришка сказал, документально подтвердили, что все твои работы «говно» и ценности для страны не представляют?
— А ты с радостью повторяешь. Да? — глянул на меня с упреком Чургулия и осуждающе усмехнулся.
* * *
Планета наша оказалась громадной. Припав к иллюминатору, я с благоговейным ужасом начинала понимать, что материки — это тьфу. А океан — ого-го!
Летели мы через Чикаго. Там мы приземлились и минут сорок чего-то ждали. И хотя нас даже не выпустили из самолета, я до сих пор считаю, что была в Чикаго. Я действительно там была. И видела настоящих американских рабочих в ярких и чистых комбинезонах. Да и лица их, после замшелых пулковских, показались мне нездорового персикового цвета.
Но настоящее знакомство с Америкой произошло в туалете, когда мы приземлились в Сан-Франциско. Таких у нас еще и в помине не было, здесь царили чистота и обманчивое благоухание. Но самое ужасное заключалось в том, что в общении с сантехникой я неожиданно почувствовала себя Маугли, снятым с ветки. Унитаз не желал сливать воду. И никаких ручек, кнопок и педалей после тщательного и унизительного изучения обнаружено не было. Отчаявшись, я отошла от него на полшага. И тут он совершенно самостоятельно разразился долгожданным водопадом. Сработал фотоэлемент. С несказанным облегчением я вышла из кабинки. Но тут таилась еще одна загвоздка. Руки помыть не представлялось возможным, я не могла добыть воды. Наученная унитазом, я проводила перед краном руками, наклонялась, делала пассы. Но все было бесполезно. Я дотрагивалась руками до всех деталей. Ощупывала кафель над раковиной. Дергала и давила на все выступающие детали. Принимая во внимание тот факт, что туалет был территорией пограничной, мои странные действия могли неправильно истолковать. Когда я подумала об этом, то тут же уперлась глазами во внимательный взгляд камеры, висящей в углу под потолком. Честно говоря, я испугалась, что за мной сейчас придут.
Но в этот момент в туалет вошла холеная и благополучная иностранка. Не знаю, откуда она прилетела, главное в моей ситуации то, что она не была моей соотечественницей. Я стала рыться в сумочке, делая вид, что собираюсь навести красоту. Нащупала в ее недрах расческу и занялась делом, зорко следя за тем, как цивилизованные люди добывают воду из этого сомнительного устройства. Когда она вышла, я постаралась воссоздать перед зеркалом высокомерное выражение ее лица и повторила ее простые действия. Блестящая штучка поднималась вверх, вниз и отклонялась в стороны — от этого и зависела температура воды и сила ее напора. Ну а отсутствие привычного шершавого обмылка в мыльнице компенсировалось стерильным устройством, цедящим ароматное мыло по капле.
Из туалета я вышла сильно повзрослевшей. У меня поменялось мировоззрение. Видимо, внутренняя работа отразилась и во взгляде. Переминавшийся с ноги на ногу Чургулия даже не стал скандалить из-за того, что я так надолго пропала за волшебной дверью WC.
Я училась в английской школе. До сих пор помню на память куски из текстов, которые мы сдавали наизусть. В принципе, за свой английский мне страшно не было. Мавр тоже изъяснялся довольно прилично. Да еще перед отъездом усиленно занимался с самоучителем и часами слушал «Jesus Christ — superstar».
