— Ты понимаешь, что жизнь уйдет? Тебе скоро тридцать будет! У тебя же ничего нет своего! Все Сережа и Сережа! А вдруг не будет этого прекрасного твоего Сережи?
— Ну что ты говоришь?! Почему не будет?
— Мало ли. Я же не говорю, что ты во всем должна полагаться на себя, в конце-то концов. Но иметь что-то про запас, на всякий случай — не торчать дома, не окукливаться, найти что-то интересное.
— Светка, кончай загонять меня в рай насильно. Мне хорошо.
— Ну ладно, ладно — как знаешь. Сейчас тебе хорошо — а завтра что? Ни профессии, ни квартиры своей, ни интересов! Ты бы хоть на квартиру заработала, если уж деньги не нужны. Все-таки независимость. Мало ли — захочешь выгнать его взашей…
— Да не хочу я его выгонять!
— Ну, не хочешь — как хочешь. Было бы предложено.
— Светка, я его люблю — и он меня любит. И не надо нам ничего — так живем. А что я с тобой летом в Испанию не поехала — так ведь не потому, что не было денег, просто Сережа не смог тогда, из-за работы.
— Все, все — бесполезно с тобой разговаривать. Давай сменим тему.
— Давай. Ты куда сейчас едешь?
— В Берлин. На кинофестиваль. А потом, может, еще там задержусь…
— А что, у тебя там что-то новое?
— Да не хочу пока говорить.
— В личном плане — или работа?
— В личном, в личном. Погоди, я сама еще не разобралась.
— Ну все, Светка, давай, колись!
— Да нечего мне рассказывать. Ты же вот не поехала со мной в Испанию!
— Ах эта Испания!.. И что было в Испании? Ты же мне тогда говорила — скучно все, пляж, море, аниматоры дурные, и вообще как в пионерском лагере — то же, что в Турции.
— Кроме Кордовы.
— Кроме Кордовы, да. Так это ты в Кордове?
— В Кордове, будь она неладна.
— И?
— И ничего. Нас же там много было. Туристы. Американцы — жлобы, ненавижу, идиоты, нет, ты не представляешь, какие они идиоты!
— Да почему, представляю.
— Недостаточно представляешь. Ты их мало видела. На их фоне любой европеец покажется прекрасным принцем.
— Так уж и любой?
— Ну, не любой, конечно. Но многие.
— И откуда он?
— Из Германии.
— Берлин?
— Кёльн. Там, где собор. Европа…
— Ты же когда-то хотела в Китай — Восток, Восток…
— Ну, когда это было… Где тот Китай… Зачем он мне нужен? Нет в этом современном Китае ничего интересного. А за экзотикой можно и на Таиланд съездить — дешево и сердито.
— А сколько ему лет?
— Сорок. Лучший мужской возраст. По-английски говорит лучше меня, разумеется.
— А ты?
— А я теперь немецкий учу.
— То есть настолько все серьезно?
— Не знаю. Просто хочу говорить на одном языке. Понимать. Когда человек говорит на родном языке — он раскрывается. А на чужом — пойди пойми, что у него внутри.
— И как его зовут?
— Фриц. Это как из фильмов про войну — «фрицы».
— Или Фриц Ланг.
— Вот именно. Я тоже про Фрица Ланга вспомнила — потому что вспомнить больше нечего. Только я его даже не видела, этого Фрица Ланга.
— Я тоже не видела. «Мы все учились понемногу» называется. Ничего страшного же — или он тебя стыдил, что ты не видела Фрица Ланга?
— Да нет, он его, наверное, тоже не видел. Он вообще бизнесмен.
— Крупный?
— Средний. Но у них там хорошие средние бизнесмены. Не бензоколонка все-таки.
— И что у вас было?
— Ой, я даже этого не могу сказать — что у нас было. Непонятно. Там и было-то немного — но мы вот уже полгода с ним переписываемся, по интернету.
— По-немецки?
— Нет, что ты — по-английски пока. Вот поеду, погляжу — может, пойму.
— То есть ты все-таки к нему в Берлин едешь?
— Ну как тебе сказать? Я изнасиловала свое начальство — и они меня посылают. Это вроде как ни к чему не обязывает — я на работе, он заедет в Берлин на пару дней, сходим в кино… Там посмотрим.
— Ну и? Он тебе нравится?
— Нравится.
— Очень?
— Очень. Очень, очень, очень. Сказать стыдно.
— А как же?..
— Не знаю. Ничего я не знаю. Я хочу туда к нему. Мне постыло здесь уже все. И Вадим опостылел. Нельзя так говорить, я понимаю — но что я тебе… Врать, что ли… На него смотрю — и о том думаю. Хорошо еще,
что он на работе, я на работе — и не видимся почти. И не надо ведь нам друг от друга уже ничего. Я бы, может, если бы не эта Испания — вернулась бы и сама бы от Вадима ушла. Закрутила бы роман какой-нибудь. Послала всех к чертовой матери. А теперь вот сижу — и жду письма из Кёльна, как дура. А это мне не свойственно — ждать. Мне надо действовать. Вот я и поеду — и подействую. А потом, может, вернусь и брошусь на грудь родному мужу, кто знает.
— Ты только скоропалительных решений не принимай.
— Да какие скоропалительные. Я же практик. Я трезво смотрю на вещи и твердо стою на ногах. Не то, что ты.
— У меня все хорошо, не переживай.
— Вот погоди — я приеду и за тебя возьмусь!
Я выпроводила Светку — она заказала такси и уехала в свое Свиблово, где ждал ее нелюбимый муж. Специально приехала сегодня без машины — пьянствовать. Но пили мы по-дамски — «Мартини», потому что пива не хотелось, вина тоже, а про водку я не подумала — и зря, вероятно, история про Кёльн требовала водки. Но водку я не люблю, если честно.
Я пошла мыть посуду, убирать со стола, включать компьютер — Сережа должен был приехать сегодня очень поздно, совсем поздно — у них был корпоративный праздник, за городом.
Светку мне было жалко — но я ей отчасти завидовала, конечно. Потому что это была та самая бурная жизнь — настоящая, о которой пишут в книгах. У меня была тихая гавань, никакой бурной жизни. И никогда не было. В школе не было, в институте не было — а на последнем курсе появился Сережа, и все вопросы отпали. Мне с ним очень хорошо — спокойно, надежно. Никаких других экстремальных вариантов представить я не могу — поэтому и писать у меня, конечно, никогда не получится. Ну что такое роман? Роман — это бурная жизнь. Я делала зарисовки, пыталась писать рассказы — но не выходило ничего. Не из газет же мне, правда, было брать истории. И не Светку же описывать — это нечестно. Надо пережить что-то самой, чтобы писать.
Писать вообще-то меня именно Светка и заставила — и вот тут я поддалась, согласилась — потому что сама хотела. Я как горная коза — и как кошка, которая гуляет сама по себе. Если я не хочу — меня не заставишь. Если хочу… Впрочем, писать-то я пишу, но роман так и не написала еще, рано радоваться. Я не думала никогда, что буду заниматься литературой — ну в школе преподавать, ну редактором быть — хотя в школе я отработала только практику и осталась не в восторге, а редактором так и не попробовала. Начала искать работу после диплома, но тут вдруг Сережа приступил к решительным действиям — выслушивал мои рассказы о поисках, разбирал предложения, находил в них какие-то изъяны, проще говоря, объяснял мне, неопытной дуре, что ничего хорошего в той или иной конторе нет, завалят работой, а денег не заплатят, а когда наконец нашелся вариант вроде бы достойный, сказал: «Знаешь что — не ходи-ка ты туда». «А что на этот раз?» «На этот раз ничего. Выходи за меня замуж».
