— Ой, простите, совсем забыл, мне нужно бежать, мне будут звонить… — последнее слово он бросил Лике уже через плечо вместе с судорожной извиняющейся улыбкой и поспешно зашагал обратно в сторону Невского.
У склонившегося филера он замедлил шаги, потом, миновав его, остановился и, сделав вид, что читает эсэмэски на мобильнике, посмотрел на его склоненную спину. Филер действовал грамотно — выпрямился и, не оглядываясь, быстро двинулся в прежнем направлении следом за удаляющейся фигуркой Лики. В этот миг зажгли фонари, и стали хорошо видны развевающиеся Ликины брючки из какой-то легкой ткани и даже обтянутая попка, хоть и худенькая, но все же вполне рельефная. Высокий узкий филер в обтягивающей рубашке навыпуск догонял ее так быстро, что на совершенно пустой и несколько трущобной улице это даже показалось по-новому тревожным. Тем более что в этой узкой, неумеренно стройной фигуре брезжило что-то очень знакомое…
Ах ты, дьявол, это же Лель!..
Стараясь не топать и не пыхтеть, он заспешил, почти побежал на цыпочках обратно и успел вовремя: именно в тот миг, когда извращенец приготовился к прыжку, он всей своей массой обрушился на него и придавил к асфальту — наконец-то и пузо пригодилось.
Оба не издали ни звука, но сверхчуткая Лика что-то все же расслышала.
— Что вы делаете?.. — в ее голосе звучал ужас.
— Ничего, все в порядке, — с преувеличенной бодростью отрапортовал он снизу. — Теперь он вам ничего не сделает.
Стараясь не кряхтеть, он поднялся и отряхнул колени. Его пленник продолжал лежать, втянув голову в плечи и прикрыв ее обеими руками.
— Вставай, бить не будем, — с недоброй снисходительностью подбодрил он поверженного, и тот начал подниматься, со страхом косясь через плечо.
— Так это же Вадик из нашего подъезда, — ошарашенно сказала Лика, вглядываясь в лицо преступника, благоразумно, однако, не приближаясь к нему. — Вадик, что ты сделал?
— Так ты еще и Вадик? Расскажи, расскажи, по какому случаю мы с тобой познакомились. А то я связан клятвой Гиппократа.
— Ни по какому, я вас первый раз вижу… — дрожащим голосом ответил Вадик, наконец-то решившийся обратить на него затравленный взор дичи в капкане.
Фонари среди налившейся тьмы светили щедро, и сомневаться в том, что он и впрямь никогда не видел отчетливо желтеющего лица этого пацана, было уже невозможно. Однако признаться в ошибке было еще более немыслимо.
— А зачем ты пригибался?
— Шнурок хотел завязать…
— Так ты его только что завязывал!
— Он какой-то дурацкий, все время развязывается… Шелковый какой-то, что ли…
— Так вот, смотри, будь в следующий раз поосторожнее. Не гоняйся за одинокими женщинами, спокойной ночи!
И он быстро пошел прочь, отключив слух и сознание, чтобы ничего не понять, даже если ему успеют ответить.
Вот тогда-то он и понял, что Калерии вполне по силам постепенно свести его с ума. А уж развить невроз преследования — как не фиг делать.
Так, может, прикончить эту назойливую тварь?!.
А что, подкараулить в подъезде, дать ломиком по башке…
В пустом и гулком собственном подъезде он подумал об этом совершенно серьезно. А дома, с облегчением обнаружив, что Симы еще нет — опрашивает всех подряд, не слышал ли кто чего, ведет независимое расследование, — он принялся заземлять Калерию, представлять ее то в сортире, то в какой-то канцелярии, где ею все помыкают, то в коленно-локтевой позиции и кое-чего добился, она перестала казаться ему грозным вестником каких-то высших сил; в итоге после расслабляющей таблетки он заснул так крепко, что не услышал, ни когда пришла Сима, ни когда она снова ушла.
Таблетки имели тот недостаток, что после них приходилось долго прогонять очумелость холодным душем и горячим кофе, но в конце концов это ему удалось. И все-таки, когда уже пришло время переходить на прием — на одиннадцать по электронке записалась какая-то дама, ему было никак не сдвинуться с места. И в хитон свой он почему-то не решился облачиться — откуда-то у него возникло чувство, что такая многозначительная хламида теперь ему как-то не по чину, поэтому он натянул через голову вчерашнюю безрукавку. (Сима, помешанная на желании отмыть себя, а заодно и его от какой-то неведомой нечистоты, разумеется, потребовала бы, чтобы он надел новую рубашку, но сам-то он не видел причин подыгрывать ее комплексам, когда ее не было рядом.) Он, пожалуй, теперь не стоил и своей поповской бороды, но это был рабочий инструмент, обнажившиеся толстые щеки разгонят половину клиентуры — попы не дураки, знают, чем брать.
— Приглашенье твое я принял, ты звал меня, и я явился! — грозный бас каменного гостя заставил его вздрогнуть — теперь, когда гостем из бездны в любой миг могла явиться Калерия, и этот выпендреж был ему не по чину, надо будет заменить на обычный звонок.
Пациентка оказалась весьма изысканная — в чем-то голубом и текучем, в волнистой широкополой шляпе, с благородной потасканностью в лице, с которого загадочно мерцали антрацитовые глаза, подведенные аж за виски — куда там Нефертити. Алый порочный рот был изогнут, как лук с очень глубоким перехватом.
Делая вид, что сражен ее красотой, он, не сводя с нее как бы ошеломленных глаз, медленно взял ее за руку и еще более медленно поднес ее к губам. И в кольцах узкая рука, сказал бы Лаэрт, хотя рука оказалась совсем не узкая, а неожиданно костлявая, со вздувшимися трудовыми жилами.
— Садитесь, пожалуйста, — он указал на кресло, как бы по-прежнему не в силах оторвать от нее глаз. — Слушаю вас.
Голос у нее оказался низкий, хрипловатый, зовущий.
— Я мужчина, — со скромным торжеством сказала дама. — Меня зовут Семен.
Уголки алого лука приподнялись в сдержанной улыбке.
Ему захотелось немедленно вымыть губы с мылом, но — клятва Гиппократа есть клятва Гиппократа. И какой же он борец с нормами, если не может с юмором отнестись к такому пустяку! Заземлиться, немедленно заземлиться.
— Вы гомосексуалист? — словно чем-то совершенно обыденным, поинтересовался он, и Семен ответила тоже очень обыденно:
— Нет, просто мне нравится переодеваться женщиной. Полностью, до нижнего белья. Смотреться в зеркало, гулять… Я особенно люблю, когда меня принимают за женщину, обращаются: дама… Я работаю охранником в супермаркете, так я как-то отпросился у напарника на полчасика, в туалете переоделся в женское платье и прошел мимо него, а он не узнал и еще даже дверь мне открыл. Это был такой кайф!..
Подведенные траурные глаза заволокло дымкой наслаждения.
— И… И это все? Больше вам ничего не требуется? Для счастья, так сказать?
— Нет, больше ничего.
— А какие у вас отношения с противоположным полом?
— Никаких отношений.
— А со своим? Полом, я хочу сказать.
— Я понял. Никаких. В смысле отношений.
