Кабинет оказался простой, обстановка не была рассчитана на раскошеливание плачущих богатых дамочек. Как говорится, помещение являлось приятным отражением самого доктора, имя которого я почему-то так и не могу вспомнить. Старые темно-бордовые шторы, полумрак, кресло для пациента, обитое потертым зеленым сукном. Как только я увидела это кресло, вспомнила портрет Ленина в Смольном: там тоже стояли приятные зеленые седалища. Слава богу, доктор не планировал ничего записывать: на столе не было ни ручки, ни листка – только результаты моих обследований. Стало легко, и пришло ощущение расслабления.
– Елена Андреевна, я думаю, с вами все будет просто и с положительным результатом, учитывая, что вы доктор. Так что и сами сможете себе помочь.
– Я тоже не отказалась бы.
– Хочу сразу пояснить: у нас сейчас не прием врача-психиатра, каким меня, наверное, моя коллега представила. Я нахожусь рядом с вами в роли психотерапевта, и мы рассматриваем ситуацию как не связанную с органической патологией головного мозга, хотя бы для начала. Поэтому прежде всего я вас хочу спросить, что бы вы хотели от меня получить как от специалиста. Можете прямо теперь это сформулировать?
– Конечно, могу. Меня беспокоят сны. Хотя я не точно выразилась, это не то чтобы сны, а какие-то ночные видения. В конце концов, даже непонятно, сон это или реальность. Самое неприятное, что когда это происходит, я могу двигаться, что-то делать, с кем-то общаться. Недавно вот разбила окно в спальне, потом бутылку вина на кухне и пару бокалов. По-моему, даже выпила эту бутылку безо всякой компании. Проблема в том, что у меня маленький ребенок. Я боюсь больше за него. Сложно представить, что еще случится как-нибудь ночью, к тому же я в разводе.
– Сейчас живете одна с ребенком?
– Последний год жила в гражданском браке, но теперь есть свои сложности…
– Понятно. Об этом потом, если дойдет разговор и если будет необходимо. Я бы знаете что хотел… Не могли бы вы теперь напрячься и попробовать вспомнить, когда это началось? Может быть, даже не конкретно такие происшествия, а что-то более безобидное, но необычное и, кстати, не обязательно связанное со сном. Какие-то странности, например.
Интересный вопрос. Надо было задать его самой себе намного раньше, и, может быть, клубок непонятных видений раскрутился бы и нити оборвались навсегда.
Я постаралась рассказать подробно все-все, что я помнила, как можно более детально. Наверное, начальной точкой можно считать похороны деда. Точнее, его смерть и незапланированный поход на кладбище. Так мне показалось в самом начале рассказа. Говорила я долго, соблюдая хронологию. Потом, в самом конце, я решилась на вопрос:
– А вот у вас, доктор, не бывает такого: я помню, приехала в свой институт смотреть в списках на стене деканата, поступила я или нет. Волновалась страшно. Нашла себя. Конечно, обрадовалась несказанно. Пошла обратно к метро. Настроение сумасшедшее. Вдруг смотрю вокруг – и все показалось маленькими бумажными декорациями: и дома, и машины, и люди. И так мне стало странно, и я спросила себя: отчего никто, кроме меня, этого не замечает?
– Такое состояние бывает у людей часто. Особенно это свойственно личностям, склонным к наблюдению.
– Тогда успокоили.
Собственно, это был монолог. То ли я, накопив большую помойку в своей памяти, смогла от безысходности выложить все в нужном порядке, то ли он умел расставлять по полочкам сбивчивые и перемешанные с заблуждениями факты. Однако в конце он все же задал не очень приятный для меня вопрос:
– А вы сами что обо всем этом думаете?
– Не знаю… Братья лунатили в детстве. Я – нет. Точнее, мама говорила, что заставала меня пару раз вместе с ними. Может, все-таки что-то наследственное, что обостряется на фоне каких-то переживаний? А может, и правда это уже органика? Для меня сейчас на самом деле не это важно – мне главное быть безопасной для своего ребенка.
– Такой подход не очень продуктивен. Вам надо разобраться со всем этим именно для себя. Я все-таки сторонник теории, что женщина для полноценного материнства должна прежде всего любить себя.
– А что вы думаете?
– Первое, что думаю: на томографии и энцефалограмме нет ничего патологического. Признаков явной психиатрии точно нет. Так что это уже хорошее начало. Теперь мне надо поразмыслить и все взвесить. Сразу хочу оповестить: наш разговор я записал на диктофон. Естественно, это строго конфиденциально, но необходимо для работы. Если вы не против, то, может быть, я поговорю с вашей подругой. Она окажется полезной как сторонний наблюдатель.
– Нет, не против. Спасибо за все.
– Пока не за что.
Я оставила на столе оговоренную заранее с Асрян сумму и вышла из кабинета. Ирка уже сидела около двери. Увидев меня, она проследовала в кабинет. Теперь мне самой пришлось примоститься на длинной лавочке в ожидании.
Тишина продлилась около полутора часов. Ирка вернулась в сильной задумчивости.
Мы вышли из ворот больницы уже около половины пятого и сели прогревать машину. Ирка оставалась серьезной, и это пугало. Закурила, явно не желая первой начинать разговор. Ну и ладно, мы не гордые.
– Ну, какой диагноз вынес консилиум?
– Кончай такими словами кидаться. Диагноз. Диагноза нет, как это ни прискорбно. Но за это я его и люблю, всегда честным остается. А значит, уверен в себе, даже когда не уверен.
– Так, попрошу поподробнее с этого места.
– На самом деле сказать особенно нечего. Хотя одно предположение все же есть. Ты же сама понимаешь: психика – штука тонкая и совершенно запутанная. Бывают иногда такие сложно переплетенные невротические состояния, когда мозг, чтобы защититься, выдает очень специфические реакции. Глупо думать, что все эти реакции уже известны и описаны в литературе. Скорее всего, дело обстоит именно так. Сложный невроз, и точка. По крайней мере, никаких признаков эпилепсии или другой органики нет, и слава богу. Он выписал очень легкий транквилизатор и новое снотворное на ночь, вот рецепты. Закончится, сама к нему заедешь и заодно расскажешь о результатах. И самое важное, Ленка: без основательного курса психотерапии все равно за один раз не разобраться. Поэтому позвони ему после праздников и запишись. Он возьмет, несмотря на трехмесячную очередь. Тебе очень нужно довести это до конца, поверь. Ходи и не отлынивай.
– Отчего это такие поблажки?
– Ну, этого я не могу сказать. Или трахнуть в конце хочет, или самоутвердиться. Одно дело сопливые рассказы про изменяющих мужей и потерю смысла жизни, другое – вот с такой головоломкой справиться, как ты. Тоже честолюбие определенное.
– Про трах, я думаю, шутка.
– Конечно. Он профессионал. А по поводу опасности для Катьки… Он считает, что на фоне таблеток все равно будешь спать. Нет уверенности, что не будет дурацких снов, но вот насчет двигательной активности – это вряд ли. И я еще кое-что хотела тебе сама сказать… Только я тебя умоляю выслушать спокойно. Лучше будет, если ты пока действительно одна поживешь, без него. Только ты и ребенок. Я не против Славки, сама знаешь. Завидую тебе: любовь и все такое. Правда, честно. Но в таких вот ситуациях, как твоя, сильные положительные эмоции тоже обостряют процесс. А тем более теперь, когда они уже совсем не положительные. Тебе сейчас нужен покой. Ты и Катька, рутинная работа, школа, отдых, полноценный сон, бассейн. Я хочу тебе вот что предложить: напротив меня евреи квартирку сдают однокомнатную. Чистенькая и после ремонта. Не дороже твоей двушки. Договорюсь. Мамаша семейства как приезжает из Израиля, так у меня и пасется каждый день: слезы проливает по утраченной молодости. Так что, я думаю, решу этот вопрос.
