Потом сквозь кровяной шум в ушах услышал голос похожего; враг попятилась – Шайтан сумел освободить клыки, глотнул воздуха и еще через мгновение получил сильный удар по ребрам. Отлетел куда-то в сторону, снова задохнулся; он ничего не видел – в глазах была искрящаяся слезами темень.
– Ты что же!.. Ты что делаешь, гад?! – совсем рядом хрипло кричал похожий.
И его снова ударили, на этот раз в голову. Он снова отлетел, инстинктивно, против воли скуля, но тут же замолчал, попытался прийти в себя, увидеть врагов, занять оборону… Что-то подсказывало ему: нужно забиться в будку, спрятаться, переждать. И может быть, все обойдется. Но что обойдется? Зачем? И как ему жить дальше так? Здесь? И он стоял, принимая удары ногами, палкой, и скалился, выбирая момент, чтобы броситься на похожего.
– Ну… ну щас ты получишь! – пообещал похожий, отбежал на безопасное расстояние и повел плачущую в сторону дома.
…Боли Шайтан почти не чувствовал – тело онемело, вся жизнь собралась в груди, там, где стучало. Сейчас стучало бешено, как после долгого, на износ, бега. В глотке першило, и воздух с трудом пробивался внутрь… Шайтан стоял, свесив язык, тяжело, громко дыша, и смотрел в ту сторону, куда похожий увел ту, которая прежде была хозяйкой. Он слышал ее плач, ахи и охи, до захлебывания торопливый голос похожего, чьи-то негодующие, тоже ахающие и охающие восклицания. Потом все эти звуки удалились и смолкли. Стало тихо. Потом вдалеке закричал петух, за ним тут же другой, еще один. Дошла очередь до местного, что жил со своими курами за забором. Он кричал писклявым голосом, от которого Шайтана всегда тянуло залаять, да к тому же неправильно: не «кукареку», а как-то «кукаку»…
– Ку-ка-ку-у! – выдал петух, а глупые куры одобрительно-уважительно поквохтали.
Шайтан почему-то вдруг вспомнил, как лета два назад вечером после жаркого, душного дня они с хозяином пошли на озеро. У хозяина были с собой длинные прутья, ведро, банка с найденными в земле червяками. «Даст бог, рыбешки наловим, – говорил хозяин. – А мама пожарит – вкусно!» Шайтан никогда не был любителем рыбы, но не отреагировать на такие слова он не мог и согласно лизнул хозяеву руку… Пришли на берег, хозяин стал ловить рыбу – ловил долго и не очень успешно, а Шайтан сидел и наблюдал, косился на кружащих над озером коршунов… Ему хотелось купаться, но он терпел, зная, что пока прутья направлены в воду – купаться нельзя. Искупался, только когда хозяин собрался уходить.
И сейчас то ожидание, тягостное, досадливое, готовое перерасти в обиду на хозяина, показалось Шайтану счастливейшими минутами в жизни.
…Появился похожий. В руках большая кривоватая палка. «Сейчас будет бить», – подумал Шайтан, напрягся, пригнул голову. Снова что-то внутри стало тянуть его в будку, сжаться там, стать маленьким, незаметным, а он стоял на месте в угрожающей позе, готовый к драке. Следил за каждым движением похожего. Похожий тоже смотрел на Шайтана. Лицо было спокойным, но спокойным так, как успокаиваются на что-то важное решившиеся люди. И в своем взгляде Шайтан тоже чувствовал успокоенность решимости. Он устал, хотел освободиться от груза всего, что случилось за последнее время, и, если бы его сейчас отпустили с цепи, он убежал бы далеко-далеко, лег бы в лесу, в глухой чащобе, и больше уже не вставал.
Похожий поднял палку к лицу. «Подбежит и ударит…» Шайтан гадал, куда он будет бить, чтоб увернуться и, может, успеть укусить… Вспыхнуло ослепительным светом, громыхнуло, и крошечный, но необыкновенно сильный камешек ударил Шайтана в бок. Ударил так сокрушительно, что опрокинул его на землю. Шайтан взвыл – взвыл не от боли, а от страха перед этой неизвестной силой, с которой неизвестно, как нужно бороться, как защищаться…
Он тут же вскочил, куснул то место, куда ударило. Почувствовал вкус своей крови… Громыхнуло опять и ударило теперь в голову. Шайтан полетел. Стало темно… Ему показалось, что он нырнул в черную теплую воду, уши сразу противно залило, защекотало, и, вместо того чтоб всплывать, перебирая лапами, он стал опускаться ниже, ниже. Вода хлынула в грудь, уже не дышалось, и то, что стучало в Шайтане всю жизнь, – остановилось.
Он мягко упал на дно. И больше ничего не было.
Постоянное напряжение
1
Когда в крольчатник Мерзляковых забрались третий раз, глава семьи Николай Федорович решил действовать. Не просто защитить свое хозяйство от разорения, но и отомстить. Так отомстить, чтобы надолго запомнили!
О способах мщения он долго не размышлял – ему ли, электрику, выбирать? Шандарахнуть током по воровским лапам, и пускай всю остальную жизнь дрожат они, ложку до рта по полчаса несут, расплескивая похлебку из его, Николая Федоровича, кроликов. Подонки…
Мерзляковы были из коренных нижнеусинцев, предки их, если верить семейным преданиям, пришли на эту землю с Урала лет двести назад. Почти сразу вслед за казаками.
Расчищали прибрежный вертепник и ставили избы, корчевали тайгу под пашню. Избы, наверное, еще тех времен, из толстенных листвяжных бревен, до сих пор составляют центр села. Приземистые, с маленькими оконцами, не раз перекрытыми кровлями, но срубы кажутся вечными – бревна точно окаменели, и гвоздя не вбить.
Стоит Нижнеусинское на берегу горной шумной реки Ус, отделенное от остального мира хребтами Саян. Всего в двух десятках километров от села – Енисей, но редко кто бывает на стрелке – скалы в тех местах лишь для альпинистов да геологов…
Горы со всех сторон, они напоминают стены, и создается ощущение, что здесь-то ты надежно защищен, укрыт от всяких бед, какие то и дело встряхивают города с их заводами, поездами, атомными станциями… Но надежность гор, как оказалось, защита зыбкая – никакие горы не спасут, не огородят, если мир захочет подмять под себя.
Вначале (случилось это годах в тридцатых) по одной из вьючных троп проложили тракт. Не в Нижнеусинское он вел, а мимо, к Монголии, но сделали и сюда свороток. Затем, вскоре после этого, организовали возле села леспромхоз, принялись вырубать тайгу безжалостно, под гребенку. Но, слава богу, бросили быстро – вывозить машин не хватало, а сплавлять невозможно, Енисей в этих местах – сплошные пороги.
Леспромхоз закрыли. Несколько лет потом местные растаскивали валежины на дрова и постройки…
Позже, в начале пятидесятых, уже на памяти Николая Федоровича, прибыли в село геологи-изыскатели, организовали здесь свою базу, устроили площадку для вертолета. Старые люди ворчали, по-староверски, хотя староверов среди нижнеусинцев и не было, сторонились пришлых, вспоминали время, когда каждый новый житель села становился событием, чуть не диковиной; он долго проверялся и уж потом, постепенно, принимался за своего или жил бирюком.
Молодежь же, наоборот, радовалась прогрессу – рейсовому автобусу, который за три часа доставлял в район, дизелям, что дают электричество, клубу с кинокартинами, танцам по субботам, концертам, машинам… И Николай Федорович был тогда молодым. Вернувшись из армии, повидав большой мир, он стал осторожно подтрунивать над отцом, который хоть и прошел в войну, считай, весь Союз и половину Европы, но не заразился «цивилизацией», а даже, казалось, был не прочь уйти глубже в тайгу, в самый дальний станок… И назло ему Николай поступил в техникум, стал не кем-нибудь, а электриком. Одним из самых тогда уважаемых, авторитетных в селе людей. Ему и довелось тянуть провода круглосуточной линии в каждую избу. Завизжали с той поры во многих дворах циркулярки, загудели сепараторы, стали синеть кое-где окна по вечерам отсветом телевизора; у сельпо целыми днями трубило из громкоговорителя радио…
