– Ветрянка! – И дежурный, сержант Саня Гурьянов, командир моего отделения, в котором было три человека вместо двенадцати, побежал к дежурному офицеру.
Первым делом меня перевели в соседний кубрик, дали бутылёк зеленки и кусок ваты: «Намажь эти хреновины, а то на всю жизнь останутся». Был отдан приказ со мной не общаться… Распространение ветрянки могло привести к полному краху охраны границы на нашем участке… В наряд вместо меня отправился зампобою лейтенант Пикшин.
Пришел начальник заставы, издалека посмотрел на меня.
– И где ты умудрился ее найти? – спросил чуть не плача.
– Не могу знать, товарищ старший лейтенант.
Я и сам недоумевал. Чужих на заставе не было недели две; когда приезжала хлебовозка, я находился в наряде… Никто не болел ветрянкой в последние месяцы; дети офицеров тоже были здоровы, да я их и не видел уже несколько дней – они гуляли с другой стороны здания… Короче, в прямом смысле надуло болезнь.
После обеда меня увезли на станцию Ихала, посадили в поезд. Пассажиры сторонились меня, с опаской поглядывали на мою в зеленых веснушках рожу, а мне было хорошо. После почти года жизни на одном месте, после многих недель каждодневного изнурительного труда я сидел и ничего не делал. А за окном текли деревья, домики, озёра. Протек в низине под насыпью городок со смешным названием Лахденпохья. Скоро будет другой городок со смешным названием Куокканиэми (раньше в свободное время мы пытались изучать географию тех мест, где проходит наша служба, так что я кое-что знал). А потом – город Сортавала, и там госпиталь, где меня ждут.
Будет какое-то лечение, но меня оно не пугало. Всё, что угодно – какие угодно уколы, горькие лекарства, карантины – вместо того, что было в последние недели…
Конечно, чувствовал вину перед ребятами. Они там, а я качу на поезде. Но ведь я не специально заболел, не кошу от службы. Они должны понять, да и поняли: вон как Саня метнулся к офицеру докладывать, что у меня ветрянка. Не погнал вниз снаряжаться в наряд.
Три дня я провел в отдельной палате. Впервые за год службы – один. У меня было свое пространство, свой туалет, я мог спать сколько хочу. Попросил медсестру принести какие-нибудь книги. Всё равно какие. На заставе была библиотека, но на чтение не оставалось сил.
Потом меня стали вызывать на построение, выводили добывать асфальт – очищать плац от снега, давали еще разную работу. Солдат и в госпитале должен быть занят делом. Но это не напрягало, чувствовал я себя нормально, потрудиться час-другой было даже приятно.
Вернулся на заставу и поразился многолюдью, бурной жизни. По территории летали незнакомые бойцы, весело визжала циркулярка. В дежурке пахло мылом, линолеум взлётки сверкал… Прежде чем пойти доложиться дежурному офицеру, я спросил Саню Гурьянова:
– Что тут стряслось у вас? Откуда столько пацанов?
Саня довольно заулыбался:
– А эт тебя надо благодарить. Твою ветрянку… Вадик, – так мы между собой называли начальника, – когда докладывал о тебе, объявил коменданту участка, что служить попросту некому, у троих еще подозрение на ветрянку… Ну это он приврал – никто не заболел больше. И, короче, на другой день, как тебя отправили, въезжает шишига, а в ней восемь гавриков. Трое нашего призыва и пятеро фазанов молодых. Из отряда. Собрали в клубе, в хозроте лишних – и сюда. Двое из комендантской роты даже. Сначала воротили морды, а теперь вроде прижились… В пятницу хлебовозка была, привезли две туши говяжьи. Черные, сухие, видать, из энзэ. Но ничо – Лиди Санна кормит мяском не в обиду.
Комендантских через несколько дней вернули в отряд, еще одного, водилу, перебросили на другую заставу. Но оставшиеся все равно здорово разбавили плотность нарядов. И по вечерам в курилке снова зазвучали песни «Уезжают в родные края погранцы-молодцы, дембеля», «А ты опять сегодня не пришла», слышался гогот над шутками. Даже в качалку стали заходить – тягали гири, штангу… В общем, жизнь наладилась.
Дима
Остаток того лета мы проводили вдвоем с Димой.
Довольно долгое время считалось, что Дима – кошка, и ее называли Диной из-за томности, грациозности, черного пятна на белой мордочке, над верхней губой. Но потом оказалось, что Дина – кот, и последовало незамысловатое переименование в Диму.
Словно оправдывая свое перерождение, недавняя Дина стал быстро превращаться из томного существа в ленивое, прекратил следить за своей шерстью, и она из белой окрасилась в серую, а на боках появились колтуны, глаза заслезились, взгляд приобрел мрачно-наглое выражение. А может, не из-за смены имени это произошло, а из-за переезда.
Еще недавно мы жили в благоустроенной квартире с теплыми в холодное время и прохладными в теплое батареями, с широкими подоконниками, на которых Дима любил лежать и поглядывать на птичек, порхающих с ветки на ветку на ближайшем дереве. А теперь оказались в избушке. Низенькой, темной, пыльной.
Родители пытались продать квартиру в момент обнищавшем, наполнившемся бандитами городе, а мы с Димой, как считалось, временно пережидали переезд здесь, в деревне недалеко от другого города, который еще оставался пригодным для жизни… Так казалось всё просто – та квартира, трехкомнатная, продается, а здесь покупается двухкомнатная. И всё нормально.
На деле оказалось иначе. Трехкомнатку придется отдать за «Москвич 2141» с мизерной доплатой, который, по сути, ничего не будет стоить; квартиру, даже однокомнатную, в другом городе купить не получится – деньги в те месяцы дешевели изо дня в день… Наш переезд совпал с переселением народа с брошенного севера, дичающего востока, горящего войнами юга, – цены на жилье в выбранном нами городе – недавно еще маленьком, тихом, для пенсионеров – взлетят к осени во много раз, и мы осядем в этой двухкомнатной, с тремя оконцами избенке надолго…
В тот август я еще ничего этого не знал, но тревога колола. Телевизор оставался в квартире, а транзистор работал кое-как – сквозь треск и писк можно было иногда уловить взволнованные голоса Ельцина, Хасбулатова, Руцкого, твердящих о нарушении конституции, новости о путях мирного урегулирования в Таджикистане, Молдавии, Грузии, Нагорном Карабахе, завершении вывода войск из Литвы, об убийствах криминальных авторитетов, о преимуществе ваучеризации… Прямо-таки завораживала реклама, красочно убеждающая: стоит купить ценные бумаги даже на маленькую сумму и через несколько месяцев продать уже по такой цене, что хватит на всё подряд… Были бы у меня тогда деньги, я бы купил.
Но денег почти не было. Зато в огороде, который мы торопливо засадили в конце июня, когда только приобрели эту избушку с куском земли, всё прямо пёрло и бухло. Погода в то лето для растений складывалась почти идеальная: гроза, короткий, но густой ливень, потом два-три дня жары, снова ливень, снова жара…
Изредка выходя в деревню – в магазин за хлебом и к пожилой женщине Наталье Степановне за молоком, – я успевал уловить, как меняется настроение людей. В июле разговоры были бодрые, а под осень – мрачные. Весной только что созданное из части совхоза акционерное общество распахало и засадило пшеницей, овсом огромные гектары, а теперь, когда пришло время собирать урожай, оказалось, что аренда грузовиков, стоимость солярки с бензином такие, что лучше не собирать…
