– Держи.
Тот уже дремал, и Назарову пришлось слегка попинать его по ботинку.
– А? Чего? – встрепенулся человек. – Что такое?
– Держи водку.
– Принё-ос. – Он принял стакан с тяжело колыхающейся в нем водкой, некоторое время готовился и в несколько натужных глотков выпил эти сто грамм; горло издало рвотные звуки, и Назаров протянул стакан с томатным соком:
– Запей.
Человек запил, отдышался и улыбнулся:
– Нормально… Я тебе пятюндиль дал?
– Да.
– А это всё на три сотни от силы тянет… Кто тебе еще такие чаевые?.. Видишь, как…
– Пора идти. – И Назаров решил припугнуть: – Сейчас менты обход делать будут. Перед закрытием теперь порядок такой. Так что давай.
Ожидал, что человек начнет снова капризничать, но ошибся. Он хоть тяжело, но послушно поднялся, нашел номерок.
– Ничего, – приговаривал, одеваясь, – их на каждом углу миллион… Еще упрашивать будет… Правильно?
Назаров покивал. Помог человеку найти рукав.
– А ты так всю жизнь, что ли? В обслуге.
– В смысле? – Назаров почувствовал давнее чувство ненависти к посетителям; да нет, не давнее, никуда оно не девалось, – просто научился его сдерживать, прятать. А сейчас от одного слова оно вырвалось, освободилось. – В каком смысле – в обслуге?
– Ну так вот… Нет, ты извини… Но ведь хреновая у тебя работа.
– А что – есть предложения?
Человек вопросительно посмотрел на Назарова, соображая, что он сказал. Сообразил, мотнул головой:
– Нет, друг, нету предложений. Сам на измене… В любой момент в голь свалиться боюсь…
– Ну так гуляй тогда. – И Назаров стал выдавливать человека к выходу.
Открылась дверь, и в ресторан ворвался снежный вихрь. Аж дыхание перехватило.
Человек, подняв высокий, как у шинели, воротник пальто, повернулся к ветру спиной, достал сигареты.
– Вишь, зима. Сейчас выдует водку. – Довольно ловко закурил, пару раз глубоко затянулся, с неприятной усмешкой сказал Назарову: – Счастливо оставаться!
– Гуляй, – ответил Назаров и закрыл дверь.
Стряхнул с пиджака волос, капли растаявших снежинок. Прошелся до гардероба, а потом – до стула. Сел… Прав этот пьяный урод – хреновая работа. И ради нее он, Назаров, получается, существует на свете. Это его, хм, миссия. Охранять рестораны, магазины, школы…
И вспомнилось то, что давно загнал в глубину прошлого, придавил другими событиями жизни… В армии это было. Весна, все дороги развезло так, что даже бэтээры вязли. А у ребят на дальнем радаре кончились продукты, голодали уже. И Назарова со старлеем Першиным, тщедушным человечком, желающим быть героем, послали к ним на снегоходе. В лесу еще лежал снег. Назаров не хотел геройствовать, но ему предложили, и он согласился. Надоела гарнизонная жизнь, а тут путешествие, разнообразие…
Пристегнули к снегоходу сани, загрузили их тушняком, крупами, картошкой и поехали… Вскоре Назаров, без пары месяцев дембель, пожалел о том, что не отказался. Приходилось то и дело спрыгивать с сиденья, брести по тяжелому снегу и оттаскивать валежины с пути, ощупывать бугры и сугробы. Но это, как говорится, были цветочки. Предстояло переехать озеро. Название его Назаров не помнил, да и вряд ли знал тогда – озер вблизи их части было штук десять.
Почти на середине у снегохода порвался ремень. Они часто рвались, и Першин спокойно поменял его на новый. Проехали еще метров двести – лопнул и этот. «Что за!..» – ругнулся старлей, осмотрел лохмотья ремня, стал ставить третий, последний. Назаров в это время бродил возле саней и не сразу заметил, что под ногами хлюпает.
Где-то поломало лед, и пошла вода. «Товарищ старший лейтенант, скоро?» – тревожась, спросил Назаров. Першин что-то ширкал надфилем. «На тарелке зазубрина появилась, она и рвет», – буркнул. «Вода, товарищ старший лейтенант». – «Да вижу…»
Через каких-то пяток минут она поднялась почти вровень с галошами на валенках.
«Если этот порвется, – в конце концов поставив ремень и глядя на далекий берег, сказал Першин, – хреново нам будет… А ремень старый, сухой совсем».
Медленно тронулись. Через несколько метров Першин остановился, осмотрел ремень. «И этот пошел по женской линии… Так, отцепляем сани».
Налегке Першин довел снегоход до берега. Назаров в это время пытался тащить сани. Конечно, без всякого успеха. Может, по чистому льду они бы и заскользили, но сейчас, в ледяной воде, стояли как вмерзшие… И тогда, один посреди озера, глядя на полосы черных елок со всех сторон, но недосягаемо далеко, чувствуя, как вода пропитывает войлок валенок, двадцатилетний Назаров ощутил близость смерти… Сейчас источенный лед проломится, и он вместе с санями ухнет в полынью. И всё… Да и без полыньи варианты не лучше… Бросить сани и бежать?.. А что с продуктами? Что с парнями на радаре? Да и добежит ли он до берега?..
И так ему, отслужившему почти два года, стало жалко себя, что он заплакал. Без рыданий и всхлипов, а тихонько, как ребенок ночью под одеялом.
Всё закончилось благополучно. Першин наткнулся на берегу на охотинспекторов, и те лихо, не боясь провалиться, подъехали к саням на своей новенькой «Ниве», подцепили их и доставили прямо к радару. И Назарова с промоченными ногами не забыли.
Пацаны встретили его как героя, а он, улыбаясь грубовато выражаемым, но искренним, душевным благодарностям, материл себя за панику и ужас на озере. И казалось, что пацаны узнают, откуда-нибудь узнают о его слезах. Вернувшись в часть, Назаров долго боялся засыпать – был уверен: приснится, как стоит посреди озера, и начнет плакать, просить не убивать, не топить. Включат свет, будут смотреть и хмыкать, а утром заклюют подколами: «Чего, Назар, бабая во сне увидал?»
Избавился от этого страха Назаров легко – однажды пришла мысль: если смерть тогда не схватила его, значит, он нужен миру, для чего-то важного оставлен. И позже, попадая в более серьезные ситуации, чем на озере, Назаров в душе оставался спокоен: смерть снова дохнет и отступит…
Теперь, стоя в вестибюльчике обреченного на снос ресторана, с заработанными по случаю пятью тысячами, с перспективой стать безработным, он спросил у кого-то невидимого, но все эти годы наблюдающего за ним: для чего я оставлен? Мысленно спросил, но громко, четко, с паузами между словами. И замер, чтобы не пропустить ответ.
Ответа не было; из залов доносилась красивая музыка, раздался приятный, совсем не насмешливый женский смех, простучали каблуки то ли Айдаз, то ли одной из посетительниц…
Надел куртку, вышел на крыльцо. Закурил, уворачиваясь от порывов ветра. Снег крутило, вихрило, стена ресторана в шаге от Назарова казалась далекой, призрачной. Буквы «М» над станцией метро, семнадцатиэтажки на той стороне проспекта не было видно вовсе. Лишь какие-то размытые светлые блики.
